Со временем он привык к телефону и даже признал в нем вещь не только удобную, но и полезную. Аппарат был вроде портативной рации, только намного лучше, и позволял в любое время дня и ночи, практически из любого места связаться с женой, да и не с ней одной. Приятно было, например, сидя на берегу с удочкой, набрать «товарища Сухова» и сообщить ему, обливающемуся потом в общественном транспорте или торчащему в километровой пробке на Садовом, что только что выловил пятикилограммового леща и что на речке благодать — ветерок веет, рыбка плещется, и даже комаров почти нет… Сначала сообщить, а потом послушать, как он там стонет и завистливо матерится. Это ж милое дело, услада для сердца!
После того как сначала жена, а за ней и «товарищ Сухов» отошли в мир иной, мобильный телефон Ивана Алексеевича практически перестал звонить, если не считать нечастых ошибочных соединений и еще более редких звонков из общества ветеранов афганской войны. Сам Твердохлебов никому не звонил, но телефон продолжал носить при себе и по мере необходимости заряжал батарею — это был привычный порядок, установленный женой, и майор по старой армейской привычке строго его придерживался, даже не задумываясь, зачем ему это надо.
Однажды телефон зазвонил. Номер на дисплее не определился, но майору было на это наплевать — он был уверен, что кто-то опять попал пальцем не в ту кнопку. Он ответил на вызов только потому, что хотел прекратить трезвон, который, во-первых, действовал на нервы, а во-вторых, разряжал батарею, которую он привык заряжать не чаще раза в неделю. Жизнь приученного к дисциплине и порядку немолодого вдовца на восемьдесят процентов состоит из устоявшихся традиций и закостенелых привычек. Со стороны этот набор глупых предрассудков и высосанных из пальца установлений выглядит смешно, а порой и жалко, но носителю упомянутого набора малейшее нарушение порядка представляется едва ли не святотатством.
Ошибочный звонок можно было просто сбросить, нажав клавишу отбоя, но Твердохлебов по опыту знал: на свете полно индивидуумов, которые будут раз за разом давить кнопку повторного набора, вместо того чтобы просто проверить набранный номер и исправить свою ошибку. Поэтому он отложил в сторону библиотечную книгу, взял лежавший на журнальном столике телефон и ответил на вызов.
В трубке раздался мужской голос, поначалу показавшийся Ивану Алексеевичу довольно странным. Он был гнусавым, хриплым и шипящим одновременно; правда, по ходу разговора удивление медленно, но верно шло на убыль, пока не исчезло совсем. Собеседник говорил такие вещи и делал такие предложения, что с его стороны не казались лишними любые предосторожности. В частности, включить антиопределитель номера и до неузнаваемости изменить голос ему сам бог велел.
Решив, что имеет дело с самым настоящим, а не липовым, как он сам, психом, Твердохлебов послал дурака ко всем чертям и прервал соединение. Телефон немедленно зазвонил снова. «Если снова бросишь трубку, — прошипел ему в ухо тот же голос, — я тебе больше не позвоню. Сиди тогда на своей даче, выращивай зеленый лучок и пей водку, чтобы забыть, какая ты гнида. Со временем, даст бог, забудешь. Стыд — не дым, глаза не выест. Только фотографии со стенок поснимай, чтоб глаза не мозолили. А то никакая водка не поможет». — «Ты кто такой?!» — закричал уязвленный в самое больное место майор. «Товарищ Сухов, — ответил нечеловеческий голос в трубке, — прямиком с того света. Спокойнее, майор, это просто шутка. Хотя, как известно, в каждой шутке есть доля шутки… Ты не боишься, что он и вправду начнет являться к тебе по ночам?» — «А что я мог сделать?» — упавшим голосом спросил Иван Алексеевич. «Многое, — безжалостно объявил голос. — Остановить, увести, уволочь, заставить себя слушать… Ведь ты же был его командиром, он на тебя смотрел, как на бога! На тебя, несчастного психа, солдафона, инвалида с белым билетом… А ты позволил ему умереть и спокойно ловишь рыбку и жрешь свои чертовы лисички. Или ты считаешь, что сполна за все расплатился, начистив рыло охраннику и бросив урной в дверь?» — «Говори, что у тебя на уме, солдат», — сказал Иван Алексеевич и поплотнее прижал к уху миниатюрную трубку, чтобы не пропустить ни слова.
Так был сделан первый шаг по пути, который привел экс-майора Твердохлебова в узкую, как гроб, комнатушку с отставшими от стен обоями и заросшим пыльной паутиной окном. Из мебели в комнатушке имелись железная кровать с продавленной панцирной сеткой и брошенным поверх нее тощим комковатым матрасом, колченогий табурет, при необходимости игравший роль прикроватной тумбочки или стола, а также пыльная лампочка без абажура, свисавшая на грязном шнуре с потрескавшегося потолка. Поначалу под окном стояла батарея выстроенных по ранжиру пустых бутылок, но в первый же день, пока майор ходил в булочную, бутылки таинственным образом исчезли — видимо, хозяйка, по которой уже давно плакал лечебно-трудовой профилакторий, не доверяя новому квартиранту, перетащила ценное имущество к себе, а может быть, просто сдала упомянутое имущество в приемный пункт стеклотары, потратив вырученные деньги на дешевое плодово-ягодное вино.
Все эти плодово-ягодные и бутылочные тонкости Твердохлебова нисколько не волновали. Ему доводилось жить и в гораздо худших условиях, а эта провонявшая дымом дешевых сигарет и кислым винным перегаром берлога имела то неоспоримое преимущество, что изъятых майором у омоновца и рыжего инструктора по пейнтболу денежных знаков с лихвой хватило на то, чтоб заплатить хозяйке за целый месяц проживания. На что он станет жить в течение этого месяца и что станет делать, когда оплаченный вперед срок проживания истечет, майор пока не думал. Его вполне устраивало то обстоятельство, что хозяйка не потребовала у постояльца паспорт (которого у него, естественно, не было, ибо редкий идиот ходит по грибы с паспортом) и вообще не проявляла к его личности ни малейшего интереса.
Вообще, если говорить о деньгах, Ивану Алексеевичу было до слез жаль машину, которую он угнал от пионерского лагеря. Машина была чертовски хороша и стоила, наверное, таких бабок, что, если перевести ее стоимость в российские рубли, а потом свалить эти рубли в кучу, куча получилась бы размером с сам автомобиль. Хорошо все-таки живут эти проклятые буржуи!
Из детективных боевиков, которые Твердохлебов предпочитал всем иным видам чтива, он знал, что угнанный автомобиль можно легко продать по дешевке — без документов, без ключей, а если придется, так и с трупом законного владельца на пассажирском сиденье. Тебе заплатят тысячу-другую долларов — не за машину, продать которую за настоящие деньги в таком виде ты все равно не сможешь, а только за работу по угону, — и на этом все твои проблемы с краденым железным конем останутся позади. Тысячи долларов хватило бы ему надолго (так он, во всяком случае, думал), но вот беда: авторы его любимых книг не указывали, где найти людей, скупающих ворованные авто, зато в один голос талдычили, что человек, пытающийся провернуть подобную сделку при отсутствии нужных знакомств, рискует в два счета угодить на нары. В этом они, пожалуй, не врали, и Твердохлебов скрепя сердце бросил роскошный полноприводной «порше» с автоматической коробкой передач, кожаным салоном и массой новомодных штучек-дрючек в придорожном лесочке, километрах в сорока от места, где тот был угнан.
Да черт с ними, с экранами и компьютерами! Плевать на деньги, в конце-то концов! Главное, что машина была — зверь, песня, мечта!
