— Вот так оказия, — сказал он, растерянно глядя в ярко освещенное пустое нутро холодильника.
Желудок Павла Григорьевича, осознав, по всей видимости, что кормить его сегодня не будут, выразил свое мнение по этому поводу громким, возмущенным урчанием. Как только выяснилось, что есть в доме нечего, голод сделался буквально непереносимым — ну, хоть ложись и помирай, ей-богу. Скороход усмехнулся. В юности он был беден как церковная крыса и хорошо помнил, что это такое — последняя сигарета в пачке, последняя горбушка в хлебнице и последний полтинник в потертом кошельке, на который надо ухитриться купить и хлеба, и сигарет, и какой-нибудь еды… Старые привычки мало-помалу уходят, забываются, вытесняясь новыми, но нет-нет да и напомнят о себе в самый неожиданный момент. Ему всегда начинало со страшной силой хотеться курить, когда он обнаруживал, что на дворе ночь, а сигарет в доме осталась какая-нибудь пара штук. Если выяснялось, что у него кончился кофе, Павел Григорьевич немедленно осознавал, что умрет в невыносимых мучениях, если сию же минуту не выпьет чашку крепчайшего «эспрессо». Или вот теперь, к примеру. Ведь на самом-то деле он вовсе не голоден — по крайней мере, голоден не настолько, чтоб не дотерпеть до утра. Но, раз уж выяснилось, что есть нечего, он теперь не сможет думать ни о чем, кроме еды.
Надо было что-то делать.
Водителя он уже отпустил, и возвращать его не хотелось: в конце концов, шофер — не раб, а наемный работник, и надо иметь хоть какую-то совесть. Нельзя помыкать людьми, особенно теми, от которых как-то зависишь. Он ведь не просто водитель, а водитель-охранник. Вот возьмет и вспомнит, как ты его на ночь глядя по магазинам гонял, в тот самый момент, когда надо будет тебя защитить. Вспомнит и подумает: да пошел он на хер, этот козел!
Можно было вызвать такси и поехать в ресторан. Но в ресторане придется долго ждать, пока выполнят твой заказ; кроме того, в ресторане придется снова пить и, возможно, с кем-то общаться. Общением Павел Григорьевич сегодня был сыт по горло, да и пить ему больше не хотелось — хотелось есть. Такой вот, понимаете ли, у него случился каприз.
Судя по всему, прогулки в магазин было не миновать. Именно прогулки, потому что, как известно, наши люди на такси в булочную не ездят.
А с другой стороны, почему бы и не прогуляться? Магазин за углом, на проспекте, работает круглосуточно, и что может быть полезнее пешей прогулки перед сном? «Только плотный ужин, — иронически подумал он. — И вот именно перед сном, а то жирок не завяжется…»
Павел Григорьевич переоделся, сменив модный пиджак на демократичную спортивную курточку, рассовал по карманам сигареты, бумажник и ключи и вышел из квартиры.
За столом консьержа опять никого не было. Павел Григорьевич с некоторым усилием припомнил, что нынче на страже покоя и благополучия жильцов подъезда стоит его тезка, старый хрен Павел Антонович — военный пенсионер, переживший два инфаркта и продолжавший курить и прикладываться к бутылке, правда, уже не дома, где за соблюдением режима строго следила его супруга, а на работе. Вероятнее всего, плешивый самоубийца отлучился, чтобы, уединившись в чулане под лестницей, пропустить рюмочку и выкурить сигаретку в теплой компании веников и швабр. Кое-кто из жильцов, особенно дамского пола, полагал, что Павла Антоновича надобно гнать взашей с занимаемого места, пока он не отбросил копыта прямо в упомянутом чулане; другие утверждали, что дед еще переживет всех и будет все с тем же ворчанием и шарканьем подошв открывать двери подъезда для внуков и правнуков. Павел Григорьевич Скороход в эти дрязги не вдавался, ибо считал себя выше подобных житейских мелочей. Расходы на содержание в подъезде такой роскоши, как консьерж, были для него необременительны, он их практически не замечал, как не видел и разницы между одним старым хрычом (или хрычовкой) и другим, который явится, чтобы занять его место.
Старый семиэтажный дом, в котором он жил, выходил в тихий, зеленый переулок. Перед ярко освещенным крыльцом подъезда располагался уютный скверик, в котором росли высокие старые березы и плакучие ивы. Вдоль выложенной цементными плитами дорожки, что вела через скверик к проходу в узорчатой чугунной ограде, стояли скамейки, на которых в дневное время сидели старушки с внуками и молодые мамы с колясками. Павел Григорьевич привык к этому уютному уголку, запрятанному в самом центре Москвы, и не собирался с ним расставаться. Да это было и ни к чему: он занимал две просторные трехкомнатные квартиры на четвертом этаже и вовсе не нуждался в улучшении жилищных условий.
Несмотря на березы, плакучие ивы и все прочее, теплый вечерний воздух ощутимо попахивал пылью и выхлопными газами. Как всякий коренной москвич, Павел Григорьевич Скороход замечал этот смрад, только когда возвращался домой после пребывания в местах, не столь перегруженных транспортом, как столица Российской Федерации. А поскольку из Москвы он не выбирался уже добрых полгода, воздух на улице показался ему чистым и свежим — словом, как раз таким, каким надо дышать во время неторопливого вечернего променада.
Павел Григорьевич вдохнул полной грудью сложную смесь химических элементов, уже много десятилетий подряд заменяющую москвичам воздух, и не спеша двинулся по дорожке через сквер в сторону переулка.
Наперерез ему, поднявшись со скамейки, шагнула темная ссутуленная фигура. «Очень мило, — подумал Скороход. — Сейчас он первым делом попросит закурить, а дальше — как получится…»
Нельзя сказать, чтобы Павел Григорьевич сильно испугался. Он не боялся мелкой шпаны, потому что был силен и недурно владел своим телом. В драке один на один его мог побить разве что профессионал, да и то не каждый. Промышляющее гоп-стопом быдло поодиночке не нападает, но и профессионалы среди этих шакалов встречаются крайне редко, так что в случае чего Скороход вполне мог отбиться от небольшой шайки. Другое дело, что он не видел в подобном времяпрепровождении ничего приятного. И несолидно это, и вообще… Разобьют нос или, скажем, фонарь под глазом наставят, и как после в таком виде на люди покажешься?
Павел Григорьевич принял немного в сторону, норовя обойти загородившего дорогу гопника справа. Гопник сделал шаг в ту же сторону, подтверждая тем самым, что он именно гопник, а не случайный прохожий. За спиной у себя Скороход услышал быстро приближающиеся шаги как минимум двух человек. Он шагнул влево; грабитель, выглядевший просто темным силуэтом с бледным пятном на месте лица, повторил его маневр.
— В чем дело, молодой человек? — надменно спросил Павел Григорьевич, осторожно кося глазом через плечо.
Сзади маячили еще две темные фигуры. «Трое на одного, — подумал он. — Ну, это ерунда. Главное, не проглядеть нож. У кого-нибудь из них он есть наверняка, и, поняв, что дело оборачивается неожиданной стороной, кто-нибудь их этих ублюдков может захотеть пустить перышко в ход…»
Вместо ответа на заданный Павлом Григорьевичем риторический вопрос грабитель вынул из кармана правую руку. В ней что-то блеснуло. «Ну вот и нож», — подумал Скороход. Он испытал некоторое облегчение: вовремя замеченная опасность может быть нейтрализована. На занятиях по рукопашному бою, которые Павел Григорьевич довольно долго посещал, он превосходно освоил массу приемов защиты от нападения с ножом; ему уже пару раз случалось применить их на практике, и он нашел, что шпана с ножом даже менее опасна, чем шпана безоружная: имея при себе перо, эти ребята вели себя соответственно, то есть нагло, самоуверенно и крайне неосторожно.
