Увы, в руке у грабителя оказался вовсе не нож. Скороход понял это за мгновение до того, как услышал негромкий металлический щелчок взведенного курка. Сзади послышался скользящий маслянистый лязг передернутого затвора, и Павел Григорьевич понял: случилось именно то, чего он боялся с тех самых пор, как заработал свой первый миллион баксов. На него наконец вышли не отморозки, способные удовлетвориться содержимым его бумажника, золотыми часами и мобильным телефоном, а более или менее серьезные охотники за настоящими, большими деньгами.
— Выворачивай карманы, козел, — сказал человек с пистолетом.
Голос у него был сиплый, совершенно нечеловеческий — то есть совсем не такой, как у людей, с которыми привык общаться Павел Григорьевич Скороход. В этом голосе чудился свист метели, заметающей поставленные на вырубке посреди сибирской тайги лагерные бараки, и бешеный, хриплый лай сторожевых псов. От него и пахло лагерным бараком — так, во всяком случае, почудилось Скороходу, у которого запахи крепкого винного и табачного перегара уже давно ассоциировались с антиобщественным стилем поведения.
— Спокойнее, Клещ, — сказал один из двоих стоявших за спиной у Павла Григорьевича людей. — Не гони волну. На кой хрен тебе сейчас его карманы? Давай, дядя, — добавил он, ткнув Скорохода между лопаток чем-то твердым, тупым и, судя по ощущению, металлическим, — разворачивай оглобли и греби обратно.
— Что вам нужно? — спросил Павел Григорьевич.
Он знал, что им нужно. Непонятным оставалось только одно: работают ребятки на свой страх и риск или по заказу какого-то другого коллекционера. «Что ж, — подумал он с невеселой улыбкой, — как пришло, так и ушло». Судьба некоторых картин в его коллекции была достаточно темной и запутанной, и сейчас в их сложную биографию, похоже, была готова вписаться новая, основательно забрызганная кровью страница.
— Нам нужно к тебе в гости, — подтверждая самые мрачные его подозрения, сказал тот, что стоял сзади. — Чайку посербаем, почирикаем за жизнь…
«Узнаю, кто навел, — задушу своими руками», — подумал Павел Григорьевич. Впрочем, сие уже зависело не столько от него, сколько от намерений грабителей. Сейчас развелось полным-полно идиотов, которые, насмотревшись телевизора, могут прикончить человека, чтобы он их, видите ли, не опознал, а то и просто так, за здорово живешь, ради удовольствия увидеть смерть не на экране, а в реальной жизни — «в натуре», как они выражаются.
Он повернулся лицом к тем двоим, что стояли у него за спиной, — во-первых, потому, что так ему было приказано, а во-вторых, один из них, похоже, являлся главарем шайки, и вести переговоры следовало именно с ним.
— Послушайте, — сказал Скороход, — ваша затея бессмысленна. Больших сумм я дома не держу, а все, что там есть по-настоящему ценного, занесено в каталоги, и продать эти вещи вам не удастся…
— Заткнись, урод, — сипло пролаял из-за спины тот, кого главарь назвал Клещом. — Сивый, в натуре, дай, я его пришью! Возьмем ключи от хаты и двинем прямо туда. На хрен он нам сдался, этот фраер?
— Глохни, Клещ, — коротко скомандовал Сивый. — Ты же настоящую картину от вырезки из журнала «Огонек» не отличишь, а туда же — «пришью»… Пришьешь, когда я скажу!
— Ты, главное, сказать не забудь, — проворчал кровожадный Клещ.
По мере приближения к ярко освещенной площадке перед подъездом Павел Григорьевич все лучше различал детали одежды и лица людей, которые на него напали. Увы, ничего утешительного для себя он не увидел. Клещ, как ему и представлялось, являл собой хрестоматийный образчик лагерного волчары — костлявый, худой, жилистый, с хищной физиономией и с полной пастью железных зубов. Синяя от корявых тюремных татуировок пятерня сжимала старенький тульский наган, большой палец нервно поигрывал курком, то опуская его, то снова взводя, отчего барабан всякий раз проворачивался с характерным металлическим щелчком.
Сивый действительно был сивым — не сплошь седым, а густо, по всей голове, седеющим. У него было обманчиво добродушное широкоскулое лицо, отмеченное печатью если не высокого интеллекта, то, по крайней мере, цепкой, ухватистой мужицкой сообразительности. Он был вооружен «Макаровым», на стволе которого Павел Григорьевич с ужасом разглядел длинный, увесистый набалдашник глушителя, лучше всяких слов говоривший о серьезности намерений Сивого и его компании.
Третий налетчик представлял собой тупую гору мышц. В руках у него был обрез охотничьей двустволки, и на мгновение Скороходу почудилось, что ему уже всадили заряд картечи прямо в поясницу — в позвоночник, в почки и прочие печенки-селезенки… А может, в стволах и не картечь, а крупная сечка, представляющая собой не что иное, как рубленые гвозди. Эта штука, по слухам, даже страшнее картечи — порвет внутренности в клочья, так что их потом никакие хирурги не соберут…
Налетчики не прятали лиц, и это можно было смело расценивать как смертный приговор. «Ну что это за жизнь! — с тоской подумал Скороход, понимая, что противопоставить сразу трем — точнее, целым четырем — стволам ему решительно нечего. — Сначала деньги стянули, а теперь вот обчистят квартиру, вынесут картины и вообще все, что можно сдвинуть с места, а потом пристрелят, как бездомную собаку… Кому же это я так не угодил?»
Этот вопрос, на который, скорее всего, ему не суждено получить ответ, неожиданно направил его мысли в новое русло. Налетчики явились за картинами, Сивый сказал об этом открытым текстом. Живопись членов группы «Бубновый валет» — это совсем не та добыча, которая может прельстить обычного грабителя. Обычный грабитель просто не поймет, что картины, представляющиеся ему бессмысленной мазней, можно выгодно продать, а если ему об этом сказать, не поверит и будет долго смеяться: как можно платить деньги, да еще и немалые, вот за ЭТО?!
Следовательно, Сивый, Клещ и безымянный качок работали не просто по наводке, а по прямому заказу. Кого-то из коллекционеров замучила зависть? Это вряд ли. Кража — это бы еще куда ни шло, хотя и тогда новый владелец украденных полотен не смог бы их никому показать, не рискуя нарваться на очень крупные неприятности. Но налет и, возможно, убийство?! Нет, это не лезло ни в какие ворота. Ведь Павел Скороход — не пенсионер из какой-нибудь вятской деревни, его смерть не останется незамеченной. И кому, спрашивается, могли понадобиться картины, добытые при помощи убийства?
А может, убийство не входило в планы заказчика? Может быть, Сивый проявляет инициативу, потому что ему просто нравится убивать, как Скороходу нравятся пирожки с луком и яйцами?
И не один ли человек организовал оба нападения? Уж очень густо посыпались неприятности, да такие, каких у Скорохода не случалось года этак с девяносто первого, а пожалуй, и вовсе никогда. То-то, что никогда! Грабить его, конечно, грабили, не без того, но чтобы так уж прямо и убивали — нет, такого он припомнить не мог.
А может, просто пугают, чтоб не артачился? Сами трусят, впервые в жизни пойдя на такое крупное дело, вот и нагоняют страху?
Павел Григорьевич с тоской и надеждой посмотрел на фасад дома, в котором прожил без малого четверть века. В большинстве окон свет уже погас, а те, что горели, были закрыты изнутри плотно задернутыми шторами. Ни одна занавеска не шевелилась, ни одно любопытное лицо не выглядывало из окна, чтобы посмотреть, что делается на улице… «Пропадите вы пропадом, — подумал Скороход. — Стоит привести домой бабу, как уже наутро каждая собака обсуждает за спиной достоинства и недостатки твоей новой пассии, а заодно и твои собственные. А когда тебя ведут, как барана на убой, три вооруженных до зубов отморозка, ни одна сволочь носа наружу не высунет, не говоря уж о том, чтобы позвонить в ментовку. Твари!»
