Инспектор Закиров изобразил задумчивость. «Алексей Иванович» нащупал в кармане рубчатый флажок предохранителя, сдвинул его вниз, а потом вернул в положение, исключавшее возможность случайного выстрела. Опасность миновала, и теребить пистолет ни к чему, но ему нравилось играть с оружием прямо на глазах у ничего не подозревающего «душмана». Если бы инспектор знал, чем в данный момент занимается и что думает о нем покладистый «чайник» на синей «десятке», небось бежал бы отсюда сломя голову!
— Ну что с вами делать? — вздохнул наконец инспектор. — С женой шутки плохи, по себе знаю. Придется войти в ваше положение.
— Уж будьте так любезны! — с широкой угодливой улыбкой произнес водитель, и хрусткая купюра, имевшая характерную серовато-зеленую окраску, незаметно для постороннего взгляда поменяла владельца.
— Счастливого пути. Больше не нарушайте! — стандартно напутствовал водителя инспектор Закиров и, вернув документы, повернулся к машине спиной.
Иван Алексеевич Твердохлебов плавно тронул «десятку» с места и аккуратно влился в транспортный поток, катившийся в сторону Садового кольца. На губах у него играла ироническая улыбка. Эксперимент удался, и это означало, что он может чувствовать себя более или менее свободно.
После утреннего звонка Сипатого отставной майор долго размышлял над его словами и пришел к выводу, что собеседник прав, обвиняя его в хронической отсталости. Он действительно сильно отстал от жизни. Это было бы вполне терпимо и где-то даже приятно — вот, мол, я какой, принципиальный и несгибаемый, — если бы он продолжал вести прежний образ жизни скромного, ни на что не претендующего вдовца инвалида, тихого психа, лечащего свои потрепанные войной нервы возделыванием никому не нужного огорода. Но теперь он был на войне, а это все меняло.
У каждой войны свои законы, и кадровый боевой офицер Твердохлебов это очень хорошо понимал. В двадцать первом веке нельзя воевать так же, как это делалось в девятнадцатом или даже в начале двадцатого. Нельзя вести батальон в наступление на укрепленные позиции противника, выстроив его в плотное каре, с примкнутыми штыками, барабанной дробью и удалой песней «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет!», потому что такая тактика служит верным залогом сокрушительного и очень кровавого поражения. Он уже допустил ошибку, чуть было не ставшую роковой, отправившись на дело верхом на своем любимом мотоцикле.
Единожды попав впросак, майор не собирался повторять ошибку. Сипатый отвел ему на подготовку к операции почти трое суток, и Иван Алексеевич решил потратить это время с толком. Получив в свое распоряжение автомобиль — конечно, не такой роскошный, как угнанный внедорожник, но достаточно удобный, современный и скоростной — и приличную сумму в твердой валюте, Твердохлебов день-деньской разъезжал по Москве, глядя по сторонам новыми, словно вдруг открывшимися глазами, подмечая перемены, классифицируя их и заново привыкая к неимоверно ускорившемуся ритму столичной жизни.
Помимо всего прочего, нужно было проверить, насколько добротно подделаны документы, которыми его снабдил Сипатый. Для начала Иван Алексеевич битый час слонялся по залу ожидания Белорусского вокзала, заглядывая в лица чуть ли не каждому встречному и поперечному. Эта тактика незамедлительно дала ожидаемый результат: к нему подошел милиционер с погонами прапорщика и потребовал предъявить документы. Найденный в бардачке «десятки» паспорт на имя Алексея Ивановича Зернова его полностью удовлетворил, а когда Твердохлебов объяснил, что встречает родственницу из Белоруссии, которую не видел уже лет тридцать (и с удовольствием не видел бы еще столько же), прапорщик окончательно расслабился, попросил извинения за беспокойство и даже предложил помочь.
Документы на машину и водительские права Иван Алексеевич проверил только что. Притаившийся в засаде патрульный «тандерберд» он приметил издалека и нарочно чуть не проехал по ногам какого-то старого хрыча, переходившего улицу на зеленый сигнал светофора. Мент, оказавшийся к тому же ярко выраженным «душманом», естественно, не преминул к нему прицепиться. Если бы подделка обнаружилась, Твердохлебов намеревался пальнуть гаишнику в лоб и уехать — на войне как на войне, — но «дух» не заметил в липовых бумажках ничего подозрительного, из чего следовало, что фальшивки состряпаны профессионально.
Поведение обоих милиционеров, с которыми Иван Алексеевич вступил в непосредственный контакт, убедило его в том, что он может чувствовать себя в относительной безопасности. После всего, что он натворил, ориентировка с его портретом должна была красоваться на каждом милицейском посту, в каждой патрульной машине. Вероятнее всего, так оно и было на самом деле, но люди, которым по долгу службы полагалось знать эту ориентировку наизусть, не обратили на внешность Твердохлебова ни малейшего внимания. Возможно, портрет на ориентировке был такого качества, что по нему Ивана Алексеевича не опознала бы и родная мать. Матушка майора умерла давным-давно, а вот то, что его не узнали два из двух встретившихся на пути представителей власти, его вполне устраивало.
Сунутая Твердохлебовым «душману» с полосатым жезлом взятка тоже являлась своего рода экспериментом, поскольку была первой в жизни Ивана Алексеевича взяткой, предложенной должностному лицу при исполнении служебных обязанностей. Раньше он рассуждал просто: закон один для всех, и порядок в стране наступит лишь тогда, когда каждый это твердо усвоит и начнет вести себя соответственно, то есть не нарушать закон, а нарушив, не бегать от ответственности. Именно так он и жил, хотя уже тогда понимал, что это способ не жизни, а доживания — в стороне от событий, на пыльной обочине, где нет риска быть растоптанным. Теперь такой модус вивенди ему решительно не подходил, и майор Твердохлебов старательно осваивался на театре предстоящих военных действий.
Днем он провел довольно много времени в тихом переулке, куда выходил фасад коммерческого банка «М-Центр», наблюдая за тем, как устроена и работает система безопасности данного учреждения. Майор также совершил пешую прогулку по самому переулку, изучив обстановку и найдя ее весьма благоприятной. Переулок был кривой, узкий и настолько густо заставленный с обеих сторон припаркованными машинами, что разъехаться в нем двум движущимся во встречных направлениях автомобилям было почти невозможно.
Переговорив с «душманом», переодетым в униформу сотрудника ГИБДД, Иван Алексеевич поехал в ресторан, чего не делал уже лет двадцать с гаком, и поужинал — вкусно, плотно и с огромным удовольствием, хотя раньше ресторанные порядки его смущали, тяготили и раздражали. Когда он уже доедал бифштекс, за столик к нему, вежливо спросив разрешения, подсела миловидная и, как показалось майору, скромная девушка лет двадцати пяти. Она заказала себе морковный салат и бокал минеральной воды. «Одно из двух: либо на диете, либо денег на приличный ужин нет», — решил майор, мимолетно удивившись тому, что голодная девушка, испытывающая недостаток денежных знаков, явилась ужинать в дорогой ресторан, где порция тертой моркови стоит как плотный ужин в обычной столовой, не говоря уж об ужине домашнем. Купила бы себе пачку пельменей и наелась от пуза…
Но тут «товарищ Сухов», почти неотлучно находившийся при нем весь день, с самого утра, подмигнул ему через стол с заговорщицким видом, и с майором случилось очередное прозрение. С предполагаемым отсутствием денег у соседки по столику он уже более или менее разобрался — это была, конечно, чушь собачья, — да и версия, согласно которой девушка сидела на строгой диете, тоже не выдерживала критики. Тот, кто морит себя голодом, блюдя фигуру, не пойдет в ресторан, где его решимость строго придерживаться избранной диеты подвергнется тяжким испытаниям. Умирать от голода, глядя, как все вокруг набивают рты вкуснейшей пищей, вдыхая ресторанные запахи, — такое испытание не каждому по плечу.
