— Теплые были отношения, — проинформировал его Клим. — Самые что ни на есть дружеские.
— Я так и понял, — сдержанно кивнул Федор Филиппович.
Он замолчал, потому что по аллее, направляясь в их сторону, шла молодая мама с коляской. Казавшееся бледным и невыразительным из-за отсутствия косметики лицо словно светилось изнутри, излучая сдержанную гордость и спокойное довольство существа, выполнившего свое высшее предназначение. Клим, как раз собиравшийся закурить, подождал, пока она пройдет мимо, и только потом чиркнул зажигалкой, которую все это время держал наготове. Судя по голубому одеяльцу, в коляске находился младенец мужского пола.
— Еще один солдат, — заметил Неверов, раскуривая сигарету.
— Или еще одна взятка военкому, который сдает сейчас вступительные экзамены в военное училище, потому что больше его, дурака, никуда не берут, — демонстрируя не самое радужное расположение духа, проворчал Федор Филиппович.
— Так что наш гвардии старший сержант? — спросил Клим, решив не вдаваться в ненужную полемику, тем более что и спорить-то, в сущности, было не о чем.
— Ну, что… — Потапчук дернул плечом, словно отгоняя муху. — Дальше, в общем-то, ничего хорошего. Ты знаешь, так вышло со многими «афганцами», да и «чеченцами» тоже: война оказалась самым ярким моментом в их жизни, вершиной, после которой ничего не остается, как либо идти под уклон, либо искать другую вершину, более высокую. А это не каждому дано, согласись. Ну, как-то зарабатывал на жизнь, менял места работы как перчатки, нигде подолгу не задерживаясь, пробовал заняться бизнесом, но прогорел, а может быть, просто остыл и махнул рукой. Жена с ним развелась, уехала к родителям во Владивосток и даже не явилась на похороны. Возможно, ей просто никто не сообщил, но какое это имеет значение? Предположительно за пару лет до смерти Сухов начал сильно пить. В итоге покончил с собой.
— Как?
— Ударил себя в сердце эсэсовской финкой, которую, кажется, привез из Афганистана.
— Ого! Вот это способ, — сказал Клим. — Почище харакири! Может, инсценировка?
— Это произошло на глазах у трех незаинтересованных свидетелей, — возразил Потапчук. — Сотрудники Мосгаза явились в дом для плановой проверки газового оборудования. Мастер производственного участка — дама пятидесяти лет — и два слесаря. Сухов открыл им дверь, будучи, по их словам, изрядно навеселе. Вскрытие подтвердило, что в момент смерти он был сильно пьян. Спросил, что им угодно. Они ответили, что пришли с проверкой и что он должен предоставить им доступ к газовой плите и колонке, если таковая имеется. То есть они хотели так сказать, но мастерица успела произнести только: «Вы должны». Тут Сухов словно с цепи сорвался — выхватил откуда-то нож и с криком: «Ничего я вам не должен!» — ударил себя в область сердца. Смерть наступила мгновенно. И мастерица, к слову, чуть было за ним не последовала: с ней прямо на месте случился сердечный приступ, так что показания у нее брали уже в больнице.
Клим задумчиво разглядывал тлеющий кончик сигареты.
— Предположим, все так и было, — сказал он. — Только вместо того, чтобы ударить ножом себя, он напал на этих газовщиков. Завязалась драка, а в драке всякое бывает. А потом они сговорились.
Генерал отрицательно покачал головой.
— Драка в прихожей малогабаритной квартиры неминуемо оставляет хорошо заметные следы. Кроме того, угол, под которым был нанесен удар, прямо указывает на то, что Сухов сделал это сам. И сделал мастерски — вогнал по самую рукоятку и точнехонько в сердце.
— Белая горячка? — предположил Неверов.
— Возможно. Иных причин следствие не обнаружило, да, полагаю, и не стремилось обнаружить. Взрослый, основательно опустившийся, сильно пьющий мужик, жена бросила, жизнь не сложилась… Да еще к тому же и «афганец». А они, согласно широко распространенному мнению, все немного того… с приветом. Выпил лишку, спьяну померещилось невесть что, психанул — и готово дело. Какие тут еще нужны причины, какие мотивы? Слава богу, что зарезал себя, а не кого-то другого — ножик-то у него был наготове, под рукой, и ножик серьезный. Профессиональный ножик, я видел фотографию. Немецкое качество, золингеновская сталь — вошел, как в масло… Но это уже беллетристика. Факты, как они есть, я тебе изложил. Делай с ними что хочешь, хоть с кашей съешь. Помогло это тебе?
— Еще не знаю, — признался Клим, — но все равно спасибо… В общем-то, можно предположить, что Твердохлебов знал о причинах самоубийства Сухова намного больше, чем мы с вами. И возможно, именно этими причинами вызвана его стойкая неприязнь к «Бубновому валету».
— Опять беллетристика, — поморщился генерал.
— А по мне, так просто версия, которая нуждается в проверке.
— Как знаешь. Хотя я бы на эту версию ставок не делал.
— Ставки, — задумчиво повторил Клим. — Казино… М-да.
— Кстати, о казино, — вернул разговор в деловое русло Федор Филиппович. — Я так и не понял, ты с ними договорился или нет?
— Я этого пока и сам не понял, — сказал Неверов. — Последнее и, полагаю, решающее собеседование назначено на четверг — то бишь на сегодня, на пятнадцать тридцать. В первой половине дня у Скорохода какие-то дела в городе, а он, видите ли, хотел бы присутствовать, чтобы самолично принять решение.
— Значит, дело в шляпе, — уверенно заявил Потапчук. — Если человек такого масштаба проявляет личный интерес к соискателю вакантной должности какого-то там менеджера, а попросту говоря, охранника с чуть большей, чем у рядового быка, степенью ответственности, это означает, что он оценил твое геройское поведение по достоинству и возлагает на тебя определенные надежды.
— А вы говорите — зачем стрелял, — с упреком произнес Неверов.
У него зазвонил мобильник, он посмотрел на дисплей, и его брови высоко поднялись над металлической оправой очков.
— Надо же, легки на помине! Сам господин Волосницын, собственной персоной, — сообщил Клим. — Молчанов слушает, — сказал он в трубку. — Что?! Когда? — Он помолчал, вслушиваясь в то, что голосом начальника охраны Волосницына кричала ему в ухо телефонная трубка. До Федора Филипповича речь главного секьюрити «Бубнового валета» доносилась в виде длинной серии квакающих, дребезжащих, решительно неразборчивых, но несомненно тревожных звуков. — Все ясно, — дослушав, сказал Неверов. Трубка опять заквакала. — Да погодите орать! — повысил голос Неверов. — Что вы, как баба… Все ведь уже случилось, не так ли? Торопиться некуда. Я хотел бы уточнить: это означает, что я принят? Угу…
А условия? Сами туда идите, я там уже бывал, и мне не понравилось… Учтите, к этому разговору мы еще вернемся. Да еду я, еду, через двадцать минут буду!
Трубка снова разразилась дребезжащими воплями, но Клим небрежно прервал соединение и сунул телефон в карман.
— Вот так всегда, — сказал он Федору Филипповичу, который взирал на него с крайне заинтересованным выражением лица. — Только сядешь поболтать с приятным собеседником, как снова надо отправляться спасать мир. Ничего не поделаешь, труба зовет.
