В общем, лучше умереть стоя, чем жить на коленях… В конце концов, сам майор рисковал еще больше.
«Товарищ Сухов», к слову, идею Ивана Алексеевича не одобрил, напомнив, что призывной возраст наступает с полных восемнадцати лет и что командир обязан заботиться о сохранении жизни и здоровья личного состава. «Это во-вторых, — возразил ему Твердохлебов. — А во-первых, командир обязан добиться выполнения боевой задачи. Любой, мать ее, ценой». После чего напомнил сержанту о пионерах-героях, ни одному из которых не было полных восемнадцати, и привел свои аргументы, касавшиеся «однорукого бандита» и всего прочего. Сухов не нашелся с ответом, поскольку он-то, как никто иной, не понаслышке знал, до чего доводит увлечение азартными играми.
Наведя таким образом порядок во вверенном ему подразделении, гвардии майор Твердохлебов стал ждать, прогуливаясь по тротуару на некотором удалении от входа в банк — не далеко и не близко, а так, чтобы видеть, что там творится, но чтобы при этом охранники Скорохода, упаси бог, не узнали его в лицо. Прогуливаться по тротуару было довольно затруднительно: некоторые из припаркованных вдоль него машин, забравшись передними колесами на бордюр, перегораживали и без того узкую пешеходную дорожку наполовину, а иные и целиком, почти упираясь бампером в стену какого-то длинного и приземистого строения с неряшливо заложенными третьесортным кирпичом окнами. Какой-то продвинутый умник вообще загнал свой похожий на реактивный штурмовик «крайслер» на тротуар, поставив его вдоль стены. С трудом протискиваясь мимо, майор не отказал себе в невинном удовольствии: вынул из кармана ключ от «десятки» и, зажав между большим и указательным пальцами, неторопливо, с наслаждением пробороздил им сверкающий полированный борт дорогой иномарки от передней фары до заднего фонаря. Царапина получилась на славу — глубокая, до голого железа, блестящая и почти идеально прямая.
Впрочем, диверсию свою майор осуществил без злости, просто потому, что наглецов нужно учить хорошим манерам всеми доступными методами. А в общем и целом оперативная обстановка представлялась ему почти идеальной, поскольку банк «M-Центр» расположился в одном из тех тихих, глухих, застроенных преимущественно старыми складскими и производственными зданиями переулков старой Москвы, которые в дневное время используются сотрудниками расположенных неподалеку офисов в качестве бесплатной парковки. Машин здесь буквально навалом, зато людей почти не встретишь. А из машин, при всех их неоспоримых достоинствах, свидетели никакие…
Шедший рядом с майором Сухов ловко запрыгнул на длинный капот изуродованного «крайслера», одним движением перебрался на крышу и, засунув руки в карманы, выбил на ней лихую чечетку.
— Нам бы пулемет и парочку гранат, — мечтательно произнес он, глядя со своего наблюдательного пункта в сторону банка. — Мы б их уделали без горя пополам.
(Это было его любимое выражение — «без горя пополам». Его сто раз поправляли, указывая на ошибку — мол, так не говорят, есть устойчивый оборот «с горем пополам», — а он спокойно отвечал: «А зачем это надо — с горем пополам? Без горя-то, поди, лучше!» — «Тогда при чем тут “пополам”?» — спрашивали его. «Откуда я знаю? — пожимал плечами он. — Пополам и пополам. Говорится так!»)
— Воюют не числом, а умением, — процитировал генералиссимуса Суворова майор. — И вообще, я не собираюсь устраивать бойню. По крайней мере, не в этот раз. Давай слезай оттуда, что ты, ей-богу, как маленький… Ты зачем сюда притащился? Сказано же тебе, не твоего ума это дело! Шел бы ты домой.
— Куда? — с удивлением и насмешкой спросил сержант, глядя на него сверху вниз.
— Ну, туда, — смешался Иван Алексеевич, — где ты теперь обитаешь. Обитаешь же ты где-то!
— Обитаю. — Сухов легко и грациозно, как большая кошка, спрыгнул с крыши автомобиля и стал перед майором, выпрямившись во весь свой немалый рост. — У тебя в башке я обитаю. Вот тут, — бесплотный указательный палец постучал Твердохлебова по лбу. — Больше мне обитать негде, отовсюду прогнали. Есть, правда, одно местечко, но мне там как-то неуютно. А ведь, казалось бы…
— Что?
Его вопрос остался без ответа, потому что гвардии старший сержант Сухов опять исчез — в полном соответствии с полученным минуту назад приказом. Отправился, надо понимать, туда, где, по его словам, ему было не слишком уютно. Интересно, куда?
Впрочем, ушел он, как обычно, вовремя. Охранники возле входа в банк зашевелились, опять выстраиваясь в живой коридор, и Твердохлебов понял: настало время проверить, остался ли еще порох в его старых пороховницах.
Не особенно торопясь, но и не мешкая, он подошел к угнанной накануне из какого-то двора «восьмерке». Машина была покрыта толстым слоем пыли и основательно загажена птицами, из чего следовало, что хозяин не подходил к ней, по крайней мере, с весны, а то и с прошлого лета. Это означало, что машины вряд ли хватятся; увы, это также означало, что ее техническое состояние оставляет желать лучшего. И верно, майору пришлось-таки повозиться, прежде чем ржавый драндулет соизволил завестись. После этого Твердохлебов почти всю ночь проторчал под открытым капотом и пролежал на спине под обросшим грязью ржавым днищем, пытаясь вдохнуть в четырехколесный труп подобие жизни. Получившийся в результате этих усилий железный зомби, конечно, не продвинулся бы и до середины первого этапа ралли «Париж — Дакар», да и в драг-рейсинге ему, пожалуй, ничего не светило, но проехать километр-другой он был в состоянии, а большего от него и не требовалось.
Первым делом майор, просунувшись в кабину, напрямую замкнул провода зажигания. Раздолбанный движок пару раз чихнул и завелся, вразнобой стуча изношенными цилиндрами и клапанами. Убедившись, что механический одр готов к движению, а Скороход еще не соизволил появиться на крыльце банка, Твердохлебов сделал то, без чего вполне можно было обойтись: открыл багажник, вынул оттуда заранее заготовленный продолговатый прямоугольник белого картона с четко выписанными на нем буквами — три группы по три буквы, разделенные небольшими, но ясно различимыми пробелами, — и прикрепил его поверх державшейся в разъемной пластмассовой рамке задней номерной пластины.
После этого он сел за руль, с лязгом захлопнул дверцу, вынул из-под соседнего сиденья автомат, снял его с предохранителя и передернул затвор.
В боковое зеркало ему был виден лишь кусочек крыльца. Когда там появилась и, мелькнув, скрылась из вида представительная фигура Павла Григорьевича Скорохода, гвардии майор поставил автомат торчком, прислонив его к пассажирскому сиденью, и опустил широкую загорелую ладонь на головку рычага переключения скоростей. Неестественно вывернув шею, он пронаблюдал за тем, как господин Скороход садится в машину. Машина была большая, черная и блестящая; она отдаленно напоминала «мерседес», но «мерседесом» не являлась. Твердохлебов понятия не имел, что это за марка, и ему опять пришло в голову, что для наверстывания упущенного нужны не три несчастных дня, а, как минимум, три года.
Неожиданно для себя майор понял, что хочет прожить эти три года — для начала хотя бы три, а там уж как получится. Хоть триста тридцать три. Он уже очень давно не испытывал желания жить, да еще такого властного, почти звериного, — наверное, со времен Афгана. И неизвестно, что послужило тому причиной — затеянная им (или не им?) война со всем белым светом, нежданно очутившиеся в руках шальные деньги, которые, как оказалось, так приятно тратить, или молодое, упругое тело ресторанной шлюхи, которую он так сильно удивил позапрошлой ночью. Пожалуй, все перечисленные причины, а заодно и множество других, менее заметных, но не менее важных и значительных, в какой-то миг собравшись воедино, продавили, взломали, разрушили и разметали по ветру стену, которую Иван Алексеевич воздвиг между собой и окружающим миром.
