— Вот сука, — неожиданно произнес один из сидевших сзади охранников.
— Ну, что еще? — раздраженно спросил Волосницын.
— Да вы на номер его гляньте!
Волосницын глянул, щуря слезящиеся от ветра глаза. Номер действительно был странный. «ПНХ ДЛБ МД К» — было написано на нем вместо цифр и всего прочего.
— Ну и что? — спросил Волосницын.
— Ты чего, Константиныч, в армии не служил? Это ж радисты так друг друга морзянкой посылают. Сокращенно, понял? У них все из одних сокращений. Пошел, мол, на…, ДЛБ ты, МДК!
— Какое еще МДК? — не понял Волосницын.
— А ты добавь пару гласных, — не отрывая взгляда от дороги, посоветовал сообразительный водитель.
Волосницын внял совету и добавил гласные. Ма, ме… Медик? При чем тут какой-то медик? Му… Ах ты тварь!
— Действительно, сука, — согласился он. — Ничего, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий. Прибавь-ка газу, Володя.
Водитель послушно прибавил, сократив дистанцию между собой и «восьмеркой» сначала до двадцати метров, потом до десяти, потом до трех…
— Тормози!!! — дико заверещал Волосницын, но водитель уже и сам все увидел и принял меры. Он резко ударил по тормозам и вывернул руль. Машину занесло и развернуло боком, едва не опрокинув. Перед тем как остановиться, она подпрыгнула на каком-то препятствии, и все, кто в ней сидел, обмерли от ужаса.
…В салоне мчащейся переулками и проходными дворами «восьмерки» царила теплая, дружественная атмосфера, какую можно встретить, пожалуй, только в рекреации психиатрической лечебницы, где больные играют в детское лото, складывают из кубиков с буквами простые слова и предаются иным тихим, высокоинтеллектуальным забавам.
— Я бы тебя давно пришил, — вертя баранку и ловко играя педалями, доверительно объяснял окаменевшему от ужаса Павлу Григорьевичу словоохотливый Твердохлебов. — Да мне один умный человек подсказал: это, мол, для него слишком простой выход. Грех на душу возьмешь, а он опять сухим из воды выйдет — погиб, дескать, от руки маньяка. А надо, говорит, чтоб грех этот он сам на себя взял, потому что — око за око, зуб за зуб, как аукнется, так и откликнется…
— Я вас не понимаю, — нашел в себе силы произнести Павел Григорьевич. — Чего вы от меня хотите?
— А ты вот у него спроси, — оторвав от руля правую руку, Твердохлебов ткнул большим пальцем через плечо, в сторону заднего сиденья. — Он тебе все подробно объяснит — что, как, почему… Кстати, и папочку свою ему передай.
Скороход обернулся. На заднем сиденье никого не было.
— Там никого нет, — сказал он.
— Есть, — возразил Твердохлебов, — только ты его не видишь. Никто его не видит, кроме меня. Наверное, это неспроста. А ты как думаешь? Клади, клади папочку назад, не стесняйся. Он парень негордый, если что, подвинется. Помню, — продолжал он повествовательным тоном, который никак не сочетался ни с ситуацией в целом, ни с бешено мелькающими со всех сторон стенами, углами, проездами, мусорными баками, столбами и припаркованными автомобилями, — тот же самый тип, который мне насчет тебя посоветовал, однажды спросил: не боишься, мол, что он к тебе по ночам с того света являться начнет?
Нашел чем пугать! Да он, Серега, теперь со мной и днем и ночью, я уж и привык, внимания почти не обращаю. Так вроде даже и веселее. Видно, нет ему покоя на том свете. И не будет, пока ты, кровосос, землю топчешь.
— Я вас не понимаю, — повторил Павел Григорьевич.
Что он понимал, так это то, что рядом с ним за рулем потрепанной, дребезжащей машины сидит сумасшедший, маньяк, отчего-то невзлюбивший именно его — одного из всего огромного человечества.
Он покосился в боковое зеркало. В забрызганном, пыльном стекле маячил, то исчезая из вида, то снова появляясь, джип охраны.
— А чего тут понимать, — спокойно сказал Твердохлебов. Он бешено завертел баранку, вписываясь в крутой поворот. — Я ж тебе русским языком объясняю: до осени тебе все равно не дожить, я не позволю. Поэтому ты не жди, пока совсем невтерпеж станет, а прямо сейчас пойди и что-нибудь с собой сделай: застрелись, повесься, из окна башкой вниз сигани… Ну, не мне тебя учить. Тут главное — принять решение, а способ найдется. Их, способов, столько, что и не сосчитаешь. Ты в первую голову вот что усвой: я тебя со свету все равно сживу, не мытьем, так катаньем. В самом крайнем, распоследнем случае, если увижу, что у тебя совсем кишка тонка, придется грех на душу взять. Но жить ты не будешь. Теперь все понял? Тогда пошел вон.
— Простите?
Скороход повернул голову и почти наткнулся на дуло направленного ему в лицо пистолета.
— Бог простит, — сообщил Твердохлебов и взвел большим пальцем курок. — Пошел вон, кому сказано!
— Но…
— Считаю до одного, — предупредил майор и слегка притормозил.
Радиатор шедшего следом джипа угрожающе надвинулся, сверкая золоченой эмблемой концерна «Шевроле». Понимая, что перспектива переломать себе все кости, но все-таки остаться в живых куда предпочтительнее выпущенной практически в упор пули, Павел Григорьевич нащупал справа дверную ручку и потянул ее на себя. Замок мягко щелкнул, дверь приоткрылась, и в щели, сливаясь в смазанную пеструю полосу, замелькала дорога. Скороход понимал, что машина движется не слишком быстро, но, судя по бешеному мельканию, можно было предположить, что они несутся со скоростью звука.
— Пошел, пошел, — почти добродушно напутствовал его майор и со страшной силой толкнул владельца сети казино «Бубновый валет» между лопаток.
В этом могучем, хорошо рассчитанном толчке чувствовался богатый опыт командира десантно-штурмового батальона, привыкшего точно таким же манером выпихивать из парящего на высоте трех тысяч метров военно-транспортного самолета перетрусивших перед первым в жизни прыжком новобранцев. Не привыкший к подобному обращению и никогда не подвизавшийся в роли каскадера Павел Григорьевич мешком выпал из машины и кубарем покатился прямиком под колеса гнавшегося за «восьмеркой» джипа. Джип резко затормозил и вильнул в сторону, чтобы не раздавить в лепешку одного из богатейших коллекционеров Москвы, владельца самого полного собрания произведений членов творческого объединения живописцев «Бубновый валет» Павла Григорьевича Скорохода.
Павел Григорьевич, которому до сих пор не доводилось на ходу вываливаться из автомобиля, имел тем не менее богатый опыт по части неожиданных падений, приобретенный в зале боевых единоборств. Он умел группироваться, причем делал это не задумываясь, рефлекторно, и мгновенно, сразу же после приземления, ориентироваться в пространстве — то есть не тратил времени на то, чтоб разобраться, где у него руки и где ноги, а сию же секунду начинал наблюдать и оценивать ситуацию.
Спасительный рефлекс сработал и теперь. Приземлился он не очень удачно, плечо пронзила дикая боль, но голову и прочие выступающие части тела он сберег и, катясь по бугристому, корявому асфальту, уже начал понимать, что все обошлось более или менее благополучно.
