В следующее мгновение мимо него проскочил джип. Колесо, показавшееся Скороходу громадным, как у карьерного самосвала, прошло в считаных сантиметрах от его лица. Подпрыгнув на высоко выступающем из разбитого дорожного покрытия ржавом люке, «шевроле» остановился. Почти одновременно с ним, докатившись до бордюра и напоследок чувствительно приложившись к твердому камню поврежденным плечом, остановился и Павел Григорьевич.
Он сел, тряхнув головой, и отбросил назад упавшие на лицо волосы. К нему уже бежал, нелепо растопырив руки, весь перемазанный кровью, как вампир после сытного ужина, Волосницын.
— Господи, Паша, ты цел? — орал он на бегу.
Скороход не ответил, глядя туда, где секунду назад скрылась за очередным поворотом загаженная голубями «восьмерка» с похабным издевательским плакатиком вместо заднего номерного знака — та самая, на заднем сиденье которой лежала простенькая темная папка стоимостью в два миллиона долларов США.
Глава 12
— С этого места прошу поподробнее, — строго сказал Клим, умело разыгрывая ведущего допрос следователя. — Что за папка? Что было в папке? Почему она стоила два миллиона?
Скороход и Волосницын переглянулись с явным сомнением. Потом Волосницын пожал плечами, а Павел Григорьевич тяжко вздохнул. Оба понимали, что выбор у них невелик: надо было либо отвечать, либо гнать задающего слишком много вопросов претендента на должность покойного Нимчука взашей, поскольку, оставаясь в неведении, он по определению не мог принести никакой пользы.
— В папке были банковские векселя, — неохотно сообщил Скороход. — Десять векселей на двести тысяч долларов каждый. Итого, сами понимаете, два миллиона. Это был, пропади он пропадом, кредит.
— Ничего себе! — присвистнул Клим. Он действительно был впечатлен.
— А что такого? — вяло произнес Скороход. — Очень удобный способ транспортировки крупных сумм.
— Действительно, — поддакнул Клим, — очень удобно. Был полный багажник баксов, а стала тощая папочка, на которую никто не позарится. Что в ней может быть, кроме документов на подпись?
Скороход вздрогнул и подобрался, но тут же расслабился, вспомнив, по всей видимости, разговор у себя на квартире, в ходе которого Клим признался, что знает все о первом ограблении.
— Крупный кредит, — решив для разнообразия прикинуться идиотом, заявил Неверов. — А зачем? Еще пару картинок хотите прикупить?
Слово «картинок» он употребил нарочно; Волосницын проглотил его не поморщившись, а вот Скорохода от этого словечка буквально перекосило.
— Картинки бывают в детской книжке, — неприязненно морщась, сообщил он, — да и те правильнее называть иллюстрациями.
— Какая разница, — с беспечностью потомственного пролетария отмахнулся от этого замечания Клим.
Одна из «картинок» украшала собой стену кабинета. Клима она нисколько не впечатляла: признавая право художника на свободу самовыражения и собственное видение окружающего мира, Неверов тем не менее предпочитал реалистическое искусство.
— Кончаловский, — проследив за направлением его взгляда, со сдержанной гордостью сообщил Скороход.
Клима это сообщение оставило равнодушным: он знал кинорежиссера с такой фамилией, а вот о художнике Кончаловском слышал впервые. Родственник какой-нибудь, а может, просто однофамилец…
— Я вижу, — нагло соврал он. — Так на что вам кредит?
— А ты не много ли на себя берешь? — не выдержав, встрял Волосницын.
Клим и Скороход одновременно повернули головы и посмотрели на него. Очутившись в перекрестии удивленных и не слишком доброжелательных взглядов, начальник службы безопасности сник, скрестил на груди руки и откинулся на спинку мягкого дивана с независимым и обиженным видом.
«Вот бедняга», — подумал Клим, не испытывая, впрочем, особой жалости. Попал как кур во щи. Уж кому-кому, а ему, бывшему сотруднику органов, отлично известно, как заканчивают люди, очутившиеся в его нынешнем положении. Сейчас он угодил меж двух огней, вынужденный подчиняться противоречивым, а порой и взаимоисключающим приказам внезапно возникшего на горизонте куратора из ФСБ и своего нанимателя. Обманывать куратора из ФСБ вредно для здоровья — сотрут в порошок, а порошок развеют по ветру. А обманывать Скорохода тоже страшновато, потому что он далеко не дурак — по крайней мере, раз в десять умнее потенциального обманщика — и давно привык никому не верить на слово. Поэтому господину Волосницыну отныне придется круглосуточно существовать в этаком густо заминированном трехмерном лабиринте — ловчить, лавировать, вилять, выделывать умопомрачительные акробатические трюки, — точно зная, что все это только временно отсрочивает неизбежную развязку. Она может наступить через годы или даже десятилетия, на протяжении которых его будут то оставлять в покое, то снова использовать для выполнения более или менее грязной работы. И он опять будет ловчить, врать и изворачиваться, надеясь, что вот этот раз действительно последний и что после завершения операции его наконец окончательно оставят в покое. Он будет надеяться, в то же самое время точно зная, что надеяться ему не на что и что однажды, когда подопрет нужда, им просто пожертвуют в интересах дела, как игрок жертвует послушной, безответной, деревянной пешкой…
— Кредит я взял, чтобы вернуть долг, — сообщил Скороход, решив, по всей видимости, что Клим берет на себя не слишком много.
— Большой человек — большие долги, — расчетливо ударил в самое больное место Неверов, не испытывавший к своему новому нанимателю ни малейшей симпатии. — Что же это получается? Вы были должны два миллиона, хотели их отдать, но их умыкнули прямо у вас из-под носа. Тогда вы, как честный человек, горя желанием все-таки погасить долг, взяли кредит в банке, и эти денежки тоже тю-тю… Получается, вы теперь должны не два, а четыре миллиона! Половину банку, а половину… кому?
Волосницын опять дернулся.
«Все-таки рефлексы — страшная вещь, — подумал Клим. — Подавить их не всегда получается, даже если знаешь, что рефлекторные действия для тебя в данный момент, мягко говоря, вредны…»
— Вам лучше этого не знать, — сказал Скороход. — Хотя, если мы сработаемся, со временем вы все равно узнаете. Даже больше, чем вам хотелось бы… Пока же вам достаточно быть в курсе, что мой кредитор не из тех, кого можно просить об отсрочке.
— Хреново, — Клим снова нацепил маску потомственного пролетария, чтобы по возможности сбить обоих собеседников с толку.
Волосницын едва заметно усмехнулся, из чего следовало, что его сбить с толку не удалось, — он прекрасно знал эту кухню и предпочитал шагать к краю пропасти с открытыми глазами.
— Четыре миллиона долга, а свободных денег, как я понимаю, нет, иначе вы не пошли бы в банк за кредитом. И как это они, зная о ваших неприятностях, отважились выдать вам такой большущий кредит? — поинтересовался Клим.
Скороход пожевал губами, пребывая в явном затруднении. Этот вопрос, судя по всему, находился уже на грани дозволенного, а может быть, и чуточку за ней. Он бросил взгляд на Волосницына, словно прося поддержки, но начальник охраны старательно разглядывал висевшую в простенке картину художника Кончаловского. Вид у него был до крайности недовольный: похоже, он тоже предпочитал реализм, да еще, может быть, и социалистический, но и смотреть на Скорохода ему в данный момент не хотелось. Клим снова посочувствовал Волосницыну: что бы тот ни делал, как бы себя ни вел, яма, вырытая им для себя же, с каждым его словом, поступком и даже жестом становилась все глубже.
