— А вы молодец, — сообщил он майору, наклонившись к открытому окну, — не обманули.
— Я никогда не обманываю, — честно ответил Иван Алексеевич.
— И не побоялись, что я ментов позову.
— Побоялся, — признался майор. — Но ты ведь не позвал? Давай садись. Или боишься?
— А чего мне бояться? — пожал плечами малец, забираясь в машину.
— Ну, мало ли, — плавно отпуская сцепление, сказал Иван Алексеевич. — Вдруг я приехал, чтобы убрать свидетеля?
— Вы что, сериалов насмотрелись? — насмешливо прищурился паренек. — Какой вам смысл меня убирать? Вас, кроме меня, видела целая куча народу, так что мой труп — это вам только лишняя статья.
— Надо же, какой ты грамотный, — похвалил Твердохлебов.
— А вы крутой, — не остался в долгу пассажир. — Как вы их!.. Действительно, как в кино.
— Подумаешь, — сказал майор. — Я, брат, в Афгане восемь лет прослужил, и не на складе, а в десантноштурмовом батальоне. Там еще не такое бывало, так что эти бандюги мне — плюнуть и растереть.
— А, — со странной, взрослой интонацией протянул малец, — так вы из этих…
— Из каких таких «этих»?
— Мой отец говорит, что тем, кто воевал в Афганистане, лучше бы об этом помалкивать, а не звенеть на каждом углу медалями, заработанными в захватнической войне. Он говорит, что вы оккупанты и каратели, ничем не лучше американцев и немцев.
Отбарабанив этот текст, парень уставился на Твердохлебова, ожидая ответа. «Дать бы тебе по шее, щенок», — подумал майор, но тут же взял себя в руки. Когда наши ребята гибли на той чертовой войне, этого сопляка еще и в проекте не было. Вот с его папашей гвардии майор Твердохлебов потолковал бы с превеликим удовольствием, а этот — ну что с него возьмешь? Повторяет чужие слова, как попугай…
— Историю пишут победители, — сказал он сдержанно. — Чьи слова, знаешь?
— Не знаю, — сказал мальчишка.
— И я не знаю. А жаль, слова-то правильные! Кто войну проиграл, тот и виноват. Он, стало быть, и есть агрессор, оккупант и каратель. А победителей не судят, им — почет и уважение. Да и не по своей охоте мы туда воевать пошли, а по приказу.
— А зачем выполнять глупые приказы? — демонстрируя ту самую независимость суждений, которой давеча так восхищался майор, с вызовом поинтересовался малец.
— Потому что есть присяга, воинский долг и устав, — сказал Твердохлебов, чувствуя, что сопляку эти слова вряд ли покажутся убедительным аргументом. — Мал ты еще, боец, — с сожалением добавил он. — Подрастешь — поймешь.
— Я не боец, — неожиданно заявил этот паршивец.
— Ну, будешь, — слегка растерялся майор.
— И не буду.
— Как так — не будешь? В армию, что ли, не собираешься?
— А зачем? Армия — школа жизни, которую лучше пройти заочно.
— Тоже отец сказал?
— Бабушка. Она считает, что в армии моего папу испортили, что он там стал грубым и подорвал здоровье. У него с детства сильная близорукость, а его все равно забрали служить, потому что как раз тогда был Афганистан и солдат не хватало.
Майор не стал говорить о том, что испортиться в армии человек не может по определению. Просто, если он на восемьдесят пять процентов состоит из дерьма, в армии это становится заметно — там ничего не спрячешь, и никакой войны для этого не требуется. Близорукость у него…
— Допустим, заберут меня в армию, — увлеченно развивал тему подросток, — обреют наголо, засунут в сапоги и пошлют в какую-нибудь Чечню… Зачем мне это надо?
— Родину тоже кто-то должен защищать, — сдерживаясь, заметил майор.
— Родину или нефтяную трубу? — явно с чужих слов переспросил пацан. — На это и без меня дураков хватит!
Майор открыл рот, чтобы объяснить ему, что нефть — это стратегическое сырье, без которого любой родине кердык, и что дураки в армии нужны столько же, сколько и в любом другом месте, но с заднего сиденья раздался знакомый голос:
— Да ладно тебе, командир. Нашел с кем спорить! Он же сам не знает, что плетет, а ты с ним, как с равным. Отдай пацану бабки, и пусть катится на все четыре стороны. А то его друзья решат, что ты с ним, того… дружишь организмами.
«Товарищ Сухов», как обычно, говорил дело. Майор свернул направо, замыкая круг, и через две минуты остановил машину на том же месте, с которого недавно тронулся.
— Держи, — сказал он, протягивая непатриотичному шкету обещанную сотню.
— Вы на меня не обижайтесь, — неожиданно сказал тот, засовывая деньги в кармашек шортов и вытаскивая из-под ног скейтборд. — Просто я, когда начинаю с кем-нибудь спорить, не могу остановиться, пока не переспорю. Меня за это везде ругают — и дома, и в школе, и во дворе даже… А на самом деле ведь есть же люди, которым нравится служить в армии. Вот пускай они и служат. Наукой тоже кто-то должен заниматься, правда же? И музыку кто-то должен сочинять. В том числе и строевые песни.
— М-да, — промямлил Твердохлебов, обезоруженный не столько аргументами подростка, сколько его доверительным, извиняющимся тоном. — Ну, будь здоров. Ты меня сегодня здорово выручил, спасибо. А говоришь, не боец, — добавил он, не удержавшись. — Да по тебе десант плачет!
— Я подумаю, — с улыбкой сказал пацан. — Удачи вам! Не попадитесь, а то плохо вам будет.
Выполнив одно из двух данных в этот день обещаний, майор решил, что настало самое время перекусить. Второе обещание, данное Скороходу, выполнить было сложнее, да и забывать о том, что основа любого мероприятия — сытый желудок, тоже не следовало.
Поскольку отданная пареньку стодолларовая бумажка была последней из тех, что Сипатый оставил для Ивана Алексеевича в машине, ресторан отпадал. Оставшейся в бумажнике мелочи могло хватить разве что на обед в дешевой рабочей столовке да еще, пожалуй, литров на двадцать бензина, после чего Иван Алексеевич снова оказывался на мели. С учетом того, что находилось в изъятой у Скорохода тощенькой папочке, это выглядело просто смешно.
Майор уже успел ознакомиться с содержимым папки, и то, что он там обнаружил, поставило его в тупик. Едва откинув клапан, он увидел крупно отпечатанное на отличной, покрытой затейливым узором мелованной бумаге слово «ВЕКСЕЛЬ». Ниже значилась сумма, на которую было выдано долговое обязательство. Сумма эта равнялась двумстам тысячам долларов; пересчитав бумажки, которые, как и денежные знаки одного достоинства, разнились только серийными номерами, Иван Алексеевич произвел нехитрую операцию умножения и получил ошеломляющий итог: два миллиона долларов.
При всей своей отсталости от жизни майор Твердохлебов в общих чертах представлял себе, что такое вексель. Это были те же деньги, только в более компактной, удобной для транспортировки больших сумм форме. Увы, для того, чтобы купить в магазине продуктов, бутылку водки или, скажем, штаны, данная разновидность твердой валюты не годилась, а первая же попытка сунуться с одной из этих бумажек в банк и обменять ее на наличные деньги неизбежно кончилась бы для Ивана Алексеевича задержанием, арестом и судом.
