Иван Алексеевич нажал кнопку соединения, поднес трубку к уху и стал говорить с Сипатым, по-новому вслушиваясь в его нечеловеческий голос и с мрачным удовлетворением ловя в нем знакомые нотки и обороты.
Глава 13
Памятник оказался именно таким, каким ожидал его увидеть Клим Неверов: черная мраморная плита, с лицевой стороны отполированная до зеркального блеска. На плите было аккуратным шрифтом выгравировано все, что положено: полное имя, а также даты рождения и смерти, свидетельствовавшие о том, что похороненный здесь человек не дотянул и до сорока лет. Правда, портрет, нанесенный на камень способом, технология которого до сих пор оставалась для Неверова тайной за семью печатями, оказался не тот, что Клим стащил из квартиры майора Твердохлебова: эта фотография, похоже, была сделана не сразу после окончания учебного центра, а перед самым дембелем. Носатое лицо с выбивающимся из-под берета лихим чубом утратило юношескую округлость и мягкость черт, возмужало, приобрело элементы воинственной угловатости и уже не выглядело таким смешливым. Чувствовалось, что паренек многое успел повидать, да и награды — орден Красной Звезды и медаль «За отвагу», — видневшиеся на парадном кителе десантника, говорили о многом.
«Моему сыну, которого отнял Афганистан», — было выбито на камне чуть пониже дат. Клим вздохнул. Афганистан ли? Может, да, а может, и нет. Если бы не Афганистан, подсадивший парня на сильные эмоции и адреналин, как на наркотик, дремавшая в нем разрушительная страсть к игре, возможно, так никогда и не проснулась бы. А может быть, он просто был слеплен из недостаточно крутого теста и только и ждал случая вскочить обеими ногами в бездонную яму с дерьмом. Бывают такие люди, которые ничем не отличаются от окружающих, пока не почуют запах соблазна — водки, женщин, наркотиков, власти, крови или, как в случае с Суховым, азарта…
«Впрочем, матери виднее, — подумал Неверов, поправляя на переносице дужку солнцезащитных очков. — Она знала его лучше, чем я, и это ей судить, Афганистан отнял у нее сына или «однорукий бандит». Хотя, конечно, матерям свойственно винить во всех бедах своих чад какой-нибудь посторонний фактор: детский сад, школу, дурную компанию, армию, где драгоценное дитятко научили курить, ругаться нехорошими словами и бить людей кулаком в лицо… А Афган — это такой козел отпущения, что лучшего и не придумаешь. На него уже свалили и еще свалят столько семейных невзгод и социальных катаклизмов, будто это не просто искаженное географическое название, а какой-то злой великан, который явился из заколдованной страны и сделал нам всем плохо…»
Могила и впрямь оказалась очень ухоженной. Выглядела она так, словно над ней трудились не руки родных и близких покойного или даже работников кладбища, которым, не скупясь, заплатили за то, чтоб обмануть свою совесть, а целая бригада архитекторов, ландшафтных дизайнеров и квалифицированных рабочих — плиточников, каменотесов, озеленителей. Видимо, недаром сидевшее в кладбищенской конторе существо неопределенного пола — судя по засаленному, вышедшему из моды лет двадцать назад серому костюму «в елочку» и ободранным остроносым штиблетам, долгие десятилетия являвшимся форменной обувью офицеров Советской армии, все-таки мужчина — уверяло Клима, что, увидев могилу Сергея Сухова, тот уже не спутает ее ни с какой другой. Действительно, путаница в данном случае представлялась невозможной, и, глядя на другие могилы, оставалось только гадать, отчего это директор кладбища гордится могилой Сухова так, словно ее идеальное состояние является его прямой заслугой. Нет, землекопы и дворники были тут ни при чем; здесь, помимо старания, которое действительно можно купить за деньги, были видны привычка к идеальному порядку и недурной вкус, что на российских кладбищах встретишь, увы, нечасто.
Насчет вкуса Клим не знал, а вот привычка к порядку, плавно переходящая в педантизм, была ему знакома. Даже тот несусветный бардак, который проводившие обыск в квартире и на даче Твердохлебова менты там оставили, не мог скрыть производимое обоими жилищами экс-майора впечатление образцовой казармы.
Он почувствовал, что не напрасно ехал в несусветную даль, на это расположенное у черта на рогах кладбище, где все еще по старинке хоронили покойников, а не железные банки с тем, что от них якобы осталось после пребывания в печи крематория. Неужели Твердохлебов и впрямь сюда наведывается? Ведь на клумбе ни одной посторонней травинки, ни одного, черт его дери, птичьего следа, не говоря уж о мусоре! А почему бы и нет? Он ведь душевнобольной, и, судя по некоторым признакам, болезнь его прогрессирует не по дням, а по часам. Клим сам прошел через это и знал, что человек в подобном состоянии способен на самые дикие поступки, которые ему самому кажутся вполне логичными, оправданными и даже жизненно необходимыми.
Клим вспомнил прочтенную много лет назад автобиографическую повесть, автор которой, отсидев энное количество лет в ГУЛАГе, ухитрился сбежать оттуда весьма остроумным способом. Его взяли без шума, стрельбы и драматических погонь через пять лет после побега, когда он, решив, что кошке уже надоело караулить мышь у давно покинутой норы, пришел на могилу матери.
Клим читал эту повесть, валяясь на госпитальной койке после очередной пластической операции. Оставалось только гадать, каким ветром тот журнал занесло в строго засекреченный ведомственный госпиталь КГБ. Вероятно, гвардии майор Твердохлебов, который как раз в то время насмерть дрался неизвестно за что, стараясь стереть в порошок как можно больше «духов» и потерять как можно меньше вверенных ему сопляков, этого журнала и в глаза не видел. Вообще, судя по некоторым его поступкам, о том, как работают правоохранительные органы, он имел весьма смутное представление, почерпнутое преимущественно из той псевдохудожественной макулатуры, которую имел обыкновение читать в свободное время. Возможно, он всерьез надеялся, что никого из лиц, причастных к расследованию кровавых бесчинств, не заинтересовала фотография сержанта с траурной ленточкой на уголке.
Клим недолюбливал начальника службы безопасности «Бубнового валета» Волосницына, но в одном уважаемый Олег Константинович, похоже, не ошибался: видимо, Твердохлебов действительно был, как он выразился, «сумасшедший, как крыса из уборной». Словосочетание «афганский синдром» Неверов терпеть не мог, однако был вынужден признать, что бывший гвардии майор в полной мере проявляет симптомы этого широко распространенного заболевания.
Последнее сулило в перспективе много беготни и большой расход боеприпасов; майор, как совершенно справедливо заметил все тот же Волосницын, был из тех русских, которые живыми не сдаются. Однако Неверов готов был пойти на хлопоты и при случае всадить Твердохлебову пулю не в лоб, а в ногу, чтобы затем обстоятельно поговорить с ним в больнице и даже извиниться за причиненное увечье в обмен на имя заказчика. Ибо майор Твердохлебов с его древней «Явой» и еще более древними принципами никак не мог являться человеком, который в одиночку составил рецепт этой густо замешанной на крови каши.
Но для того, чтобы взять Твердохлебова — неважно, живым или мертвым, — его следовало сначала найти. Задачка была не из легких, потому что последнее десятилетие отставной майор провел фактически в изоляции, которая после смерти жены и Сергея Сухова стала полной. У него не осталось ни приятелей, к которым он мог бы обратиться в поисках убежища, ни коллег по работе, ни собутыльников, ни любовниц. Уйдя из дома, он растворился в многомиллионной Москве, как капля дождя, упавшая в море. Так что визит Неверова на кладбище был смехотворной попыткой утопающего, загодя обреченной на неудачу, но жизненно необходимой. Клим ни за что не признался бы в этом даже самому себе, но в глубине души все-таки надеялся на чудо: вот он придет на кладбище и сразу же наткнется на Твердохлебова, который будет стоять над могилой и рассказывать покойнику, как он ловко за него мстит…
