— И что же ты придумал? — спросил Федор Филиппович.
— Ну, мы посоветовались с господами Скороходом и Волосницыным и совместно выработали что-то вроде плана…
Генерал аккуратно поставил чашку на блюдце и лишь после этого, устранив риск облиться горячим кофе, пренебрежительно фыркнул.
— Нашел с кем советоваться!
Клим пожал плечами.
— Я помню, что оба до сих пор не исключены из круга подозреваемых, — сказал он. — Они могли действовать сообща, но не исключено, что все это — дело рук Волосницына, который решил под шумок обобрать своего шефа. Он знал Сухова и после скандала, который Твердохлебов учинил на крыльце казино, мог проведать об их отношениях и взять десантника на заметку как потенциального исполнителя. Волосницын — доверенное лицо Скорохода, знает о каждом шаге своего хозяина задолго до того, как этот шаг будет предпринят. Кроме того, он — бывший сотрудник органов, и для него не составило бы труда все организовать.
— Вот именно, — сдержанно кивнул генерал. — Рассуждение логичное и не лишенное изящества, но оно, насколько я понимаю, ни на йоту не приближает нас к цели, потому что проверить его, мягко говоря, сложно.
— Не так уж и сложно, как кажется на первый взгляд, — возразил Неверов.
Отставив чашку, он подошел к окну и, раздвинув планки жалюзи, выглянул наружу. За окном уже стемнело, в небе горели редкие звезды, которым оказалось по силам пробиться сквозь затмевающее все и вся электрическое сияние вечерней столицы. Узкое каменное ущелье опустевшей улицы было залито розовато-желтым светом ламп, который придавал окружающему нереальный вид театральной декорации. По белой разделительной полосе с ревом промчался мотоциклист на мощном заграничном мотоцикле, похожем на реактивный истребитель. На байкере был обтекаемый шлем с непрозрачным лицевым щитком и кожаная мотоциклетная куртка с яркими бело-красными вставками и какими-то броскими надписями. Ничего не подозревающий старший сержант ОМОНа Лосев, сделав последний круг по оживленным улицам и направляясь домой, проехал мимо ничего не подозревающего Неверова и покатил навстречу приключениям, увлекаемый мощной «хондой». Клим опустил жалюзи и вернулся к столу. Ему ничего не почудилось в пронесшемся мимо мотоциклисте, но он точно знал, что сию минуту где-то в огромной Москве бывший десантник тщательно готовится к осуществлению дерзкого плана, подробности которого известны только ему.
— Я предложил Скороходу и Волосницыну ловить Твердохлебова на живца, — сказал он генералу. — Идея не блещет новизной, но ничего иного не остается. Да и выглядит все, согласитесь, вполне естественно: кредиторы Скорохода торопят его и не желают слушать оправданий, проценты растут, а тут еще и долг удвоился, так что он очутился меж двух огней… В такой ситуации необходимо что-то быстро предпринимать, пока не начались пренеприятнейшие последствия. Скороход в срочном порядке продал за полцены виллу на побережье Испании, выручив что-то около миллиона восьмисот тысяч в пересчете на доллары. Это частично снимает финансовую проблему, но лишь частично. Я предложил продать картины. У него, как вы сами заметили, самая богатая коллекция произведений членов группы «Бубновый валет» во всей Москве. Это предмет его гордости и зависти коллег-коллекционеров. Продать картины он, естественно, отказался, заявив, что и без картин найдет, что из своего имущества обратить в наличность. Да и смешно это, согласитесь, чтобы человек с таким состоянием не сумел найти каких-то три-четыре миллиона! Но я настаивал именно на картинах, и вот почему. Твердохлебов, по словам того же Скорохода, прямо заявил, что намерен довести его до самоубийства. Потеря денег для богатого человека, конечно, удар, но это всего лишь потеря денег, которые он давно научился зарабатывать быстро и в больших количествах. А вот безвозвратная утрата любимой коллекции — неважно, коллекция это фарфоровых безделушек или пивных крышек, — это уже нож в сердце. Особенно если утрата невосполнима, как в случае с подлинниками живописных полотен. Поэтому, если дать Твердохлебову реальный шанс что-нибудь сотворить с принадлежащими его заклятому врагу картинами «бубновых валетов», он непременно клюнет на удочку и явится в условленное место строго в назначенный час. Там-то я его и возьму.
Генерал недовольно пожевал губами, заглянул одним глазом в чашку и оттолкнул ее с таким выражением лица, словно увидел внутри какую-нибудь гадость.
— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — проворчал он. — Возьмешь… А может, получишь пулю в затылок?
— В случае если организатором всех ограблений является сам Скороход или его начальник охраны, меня, конечно, попытаются убрать, — согласился Клим. — И сделать это легче всего во время задержания Твердохлебова. Убит в перестрелке, и вся недолга. И все участники событий будут петь в один голос, что собственными глазами видели, как меня застрелил не кто-нибудь, а именно Твердохлебов. Ну а наша контора на что? Хватит им даром хлеб есть, пускай поработают! Посидят в засаде и, если кто-то и впрямь попытается сделать мне больно, выскочат, как чертик из табакерки: вы не ждали, а мы — вот они! И свидетели будут квалифицированные и непредвзятые, и Твердохлебов, если что, не сумеет в очередной раз уйти. И в самом крайнем случае моя геройская гибель на боевом посту не будет напрасной, — заключил он довольно патетическим тоном, из чего следовало, что к перспективе своей «геройской гибели» агент относится весьма и весьма скептически.
«Ну да, — подумал генерал, глядя, как Клим скупыми глотками допивает кофе, — тому, кто уже несколько раз умирал и снова воскресал, немудрено уверовать в собственное бессмертие. Как в песне поется: смелого пуля боится, смелого штык не берет… Эх, если б и впрямь так было! А то ведь сколько их, смелых и отчаянных, уже в земельке косточки парит, и сколько их еще туда ляжет…»
Впрочем, высказывать эти мысли вслух он, конечно же, не стал — во-первых, из суеверия, а во-вторых, потому что угроза смерти была неотъемлемой частью их работы, о которой было не принято говорить.
— Ладно, — сказал Федор Филиппович, — людей я обеспечу. Перекроем все щели, так что мышь не проскочит. Говори, когда и где.
— Завтра, — сказал Клим, посмотрел на часы и поправился: — То есть уже сегодня, в десять тридцать, возле дома Скорохода.
— И что там будет?
— Там будет торжественная отправка коллекции господина Скорохода в хранилище банка «M-Центр», где она будет находиться до момента открытия аукциона.
— И Скороход согласился на такой риск? — усомнился Потапчук.
— А риска никакого не будет, — заявил Клим. — Картины останутся на своих местах, в квартире, за семью замками. Грузить будут тщательно, по всем правилам упакованный картон или, быть может, подрамники с пустыми холстами. Только знать об этом будут всего три человека: Скороход, вы и ваш покорный слуга.
— Недурно, — подумав минуту, сказал Федор Филиппович. — Ей-богу, в этом что-то есть, хотя… Ну ладно. Люди будут.
— Только я вас очень прошу, Федор Филиппович, — умоляющим тоном произнес Неверов, — сделайте так, чтобы ребята не переусердствовали. Твердохлебов нужен живым, от его тела нам никакого проку.
