— У нас всегда все готово, — бодро заявил Олег Константинович. — Ох, рано встает охрана! Ребята сейчас разгонят старух из сквера, — добавил он деловито. — А то подвернется кто-нибудь под шальную пулю, хлопот потом не оберешься!
— Может, зря? — засомневался Скороход.
— Что значит «зря»? Тебе охота, что ли, за какую-то старую варежку в суде отвечать? Или, того хуже, за ее внука?..
— Да неохота, конечно, — вздохнул Павел Григорьевич. — Но как-то все это очень демонстративно. Если он заметит…
— Ну и что, что заметит? Если заметит, поймет, что ты ждешь нападения и принимаешь меры предосторожности. Так это должно быть заранее ясно даже такому психу, как он. Все равно другого случая у него не будет. Машина бронированная, а противотанкового гранатомета у него, надеюсь, нет, так что в пути она ему не по зубам. Нет, твой Молчанов все очень хорошо рассчитал. На мой взгляд, даже слишком хорошо… Тебе не кажется, что он подозрительный тип?
— Мы все здесь подозрительные типы, — заметил Скороход. — И потом, ты не возражал, когда я его нанимал.
— Да я и сейчас не возражаю, — пошел на попятную Волосницын. — Просто нервишки шалят, вот и мерещится всякое… Ну что, приступим?
— Валяйте, — повторил Павел Григорьевич и отступил в проход, ведущий на кухню, чтобы не мешать грузчикам.
Ему было очень интересно посмотреть, как все будет происходить внизу, но он сдержал любопытство. Во-первых, Павел Григорьевич еще на стадии обсуждения плана дал себе слово, что во время погрузки не выйдет из квартиры, оставив коллекцию без присмотра. Во-вторых, там, внизу, делать ему было решительно нечего. Помочь охране он не мог ничем, а вот отвлечь от дела мог запросто, потому что тогда они будут вынуждены разрываться между необходимостью беречь его, защищать липовые картины и ловить Твердохлебова. А им дай бог справиться хотя бы с одной задачей, и лучше всего — с последней…
В коридоре шаркали грубыми ботинками, шелестели полиэтиленом, шуршали оберточной бумагой и негромко переговаривались. Лифт гудел и лязгал, совершая непрерывные челночные рейсы между первым и четвертым этажом, с лестничной площадки доносился голос Волосницына, который, не найдя своим талантам лучшего применения, пытался руководить грузчиками. «В сторонку отойди, — сдавленным от натуги голосом посоветовал ему кто-то, — а то торчишь посреди дороги, как этот…» Волосницын обиженно умолк, вызвав на лице Павла Григорьевича злорадную улыбку.
Скороход присел на стул рядом с запертой дверью гостиной, и спрятанный за поясом пистолет немедленно уперся ему рукояткой в живот, а стволом — ну, сами понимаете куда. Улучив момент, когда на него никто не смотрел, Павел Григорьевич поправил его, сдвинув вбок, чтобы ненароком не отстрелить себе то, чем привык дорожить не меньше, чем картинами и деньгами. Сидеть с заряженным пистолетом в штанах было очень неуютно и как-то глупо, но Скороход крепился, полный решимости продырявить насквозь всякого, кто попытается под шумок сунуться в гостиную, к настоящим картинам.
Естественно, такой попытки никто не предпринял. Внизу тоже было тихо, и, когда последний грузчик с последним свертком скрылся за дверью, Павел Григорьевич, слегка недоумевая по поводу затянувшегося затишья, вышел из квартиры, запер все три замка и задействовал охранную сигнализацию. На лестничной площадке за плечами у него немедленно воздвиглись два охранника, которые проводили его до лифта, усадили в кабину и отправили вниз, где его поджидали два других телохранителя. Сами они спустились по лестнице, заодно убедившись, что там чисто и что убийца с гранатой в руке не крадется вниз по ступенькам, чтобы разнести в клочья их драгоценного работодателя.
В вестибюле рядом со столом консьержки к нему присоединился Волосницын.
— Похоже, пустой номер, — сообщил он. — Этот тип до сих пор не проявился. Видать, не такой уж он и сумасшедший. Слушай, а может, он от тебя отстал?
— Такой большой, а в сказки веришь, — намертво задавливая вспыхнувшую в душе искорку надежды, окоротил его Скороход. — Молчанов где?
— В сквере на лавочке сидит, ворон считает, — сообщил начальник охраны. — Загорает, мать его…
Выйдя на крыльцо, Павел Григорьевич убедился, что Волосницын не солгал: Молчанов действительно сидел на скамеечке в сквере, вытянув перед собой скрещенные ноги, широко разбросав руки по деревянной спинке и запрокинув занавешенное темными очками лицо к безоблачному небу. В пальцах его левой руки дымилась сигарета, которую он время от времени лениво подносил к губам, чтобы сделать неглубокую затяжку. Его праздный, сонный вид неприятно поразил Павла Григорьевича. Действительно загорает! Весь тщательно разработанный план, на который возлагались такие надежды, идет псу под хвост, а ему дела нет!
Скороход постарался взять себя в руки. Ну, сидит, ну, загорает… А что ему делать — путаться под ногами у грузчиков, как Волосницын, имитируя бурную деятельность? Торчать напоказ посреди тротуара, расставив ноги и сложив ладони на причинном месте, как один из охранников? А на кой ляд ему это надо? Его задача — не сплоховать, когда пробьет час, взять живым этого бешеного пса и выбить из него имя заказчика. Так что, пока не дошло до дела, пускай сидит на здоровье, где ему хочется. И сидит он, между прочим, не где попало, а там, где его самого не видно, а ему зато вся картина предполагаемого происшествия видна как на ладони…
Правда, несмотря на все эти рассуждения, ему было трудно отделаться от ощущения, что глаза Молчанова за темными стеклами очков плотно закрыты и что он вовсе не следит за развитием ситуации, а беззастенчиво дрыхнет, пригревшись на утреннем солнышке. Хоть бы шевельнулся разок, что ли! А то, глядя на него, можно подумать, что Твердохлебов его уже прикончил…
Временно откинув мысли о Молчанове (тоже мне, предмет для размышлений!), Павел Григорьевич огляделся. Грузчики уже заканчивали паковать так называемые «картины» в кузове банковского броневика. Они делали это неторопливо и очень тщательно, ибо понятия не имели, что пакуют хлам, стоящий ровно столько, сколько стоили пошедшие на его изготовление материалы. Хотелось поторопить их, но Скороход сдержался: ему полагалось трястись над своей коллекцией, как курице над яйцом, и не поторапливать старательных грузчиков, а, наоборот, тормозить их работу, придираясь к каждой мелочи и проверяя надежность каждого крепления.
Охрана, как положено, торчала вокруг, шаря глазами по сторонам. В сквере действительно было пусто, если не считать рассевшегося на скамейке Молчанова. Джип охраны стоял впереди банковского микроавтобуса, забравшись двумя колесами на тротуар. Позади броневика, на дистанции, обеспечивавшей грузчикам полную свободу передвижений, калился на солнце «мерседес», взятый Скороходом из своего гаража взамен зверски изуродованного в ходе предыдущего инцидента «майбаха». Вспомнив о «майбахе», нельзя было не вспомнить обстоятельства, при которых тот был превращен в груду железа, и Павел Григорьевич невольно отдал должное мастерству и везучести Твердохлебова. Ведь один как перст, а сколько успел наворотить! По крайней мере, убытков от него, как от целого отряда специально обученных диверсантов. Ну, так он и есть специально обученный диверсант, этакий Рембо на наш отечественный манер…
