Время шло, погрузка так называемых картин близилась к концу, а Твердохлебов все не появлялся. Клим старался уверить себя, что не переживает по этому поводу: не придет, и черт с ним, придумаем что-нибудь еще, — но на самом деле каждый его нерв мелко вибрировал от напряжения, словно чересчур натянутая струна.
Лениво посасывая сигарету, он думал об отставном майоре — вернее, не столько о самом майоре, сколько о том, чего тот успел наворотить за последние две недели. Во всем этом чудилось что-то неправильное, и, даже делая солидную поправку на прогрессирующее психическое расстройство Твердохлебова, Климу никак не удавалось уравновесить чаши своих внутренних весов.
Версия о том, что гвардии майора используют втемную, совершая его руками дерзкие ограбления, не выдерживала критики. Клим помалкивал об этом уже две недели, не без оснований опасаясь, что генерал Потапчук поднимет его на смех, но обгоревший клочок стодолларовой купюры, подобранный им вблизи места, где взлетела на воздух расстрелянная Твердохлебовым «ГАЗель», никак не шел у него из головы. Этот единственный клочок, естественно, не мог служить доказательством того, что вместе с взорвавшимся грузовиком сгорели два миллиона, но он вселял определенные сомнения. В конце концов, судя по тому, что удалось обнаружить на месте взрыва, горючих и взрывчатых материалов в той машине было достаточно для уничтожения и впятеро большей суммы.
Но бог с ними, с наличными. А векселя? Конечно, их можно обратить в деньги даже после всего, что случилось, но это так дьявольски сложно и результат настолько непредсказуем, что вся затея почти лишается смысла. Если кому-то были нужны только деньги, проще было ограбить кого-то другого или разработать новый план и спустя месяц-другой снова отобрать у Скорохода наличные.
Но нет! Второй налет, еще более дерзкий и бессмысленный, чем первый, последовал буквально через неделю, и во время этого налета Скороходу было прямо сказано: ты, мол, довел до самоубийства Сухова, а я доведу до самоубийства тебя.
По здравом размышлении сама мысль о том, что человека, подобного Павлу Скороходу, можно довести до самоубийства, казалась бредовой. Черта с два! Этот парень слеплен из другого теста. Даже если ему придется питаться объедками, извлекаемыми из мусорных баков, он не сдастся до последнего и, как только подвернется шанс, снова выскочит на поверхность, как пенопластовый поплавок. Поэтому план, по которому действовал Твердохлебов, изначально был обречен на неудачу. Тогда какого дьявола?..
Конечно, майор — глубоко несчастный, больной человек, на девяносто процентов живущий в прошлом. Но, судя по его действиям, профессиональные навыки остались при нем, а значит, этой стороны его натуры разрушительное действие болезни не коснулось. Он оставался опытным солдатом, профессионалом высшей пробы и, беря в руки оружие, наглядно демонстрировал, что его рано списали в запас. А что делает профессионал, желая кому-то смерти? Правильно, производит разведку, вырабатывает план, выходит на позицию и спускает курок. У него была превосходная мишень в лице Скорохода, превосходное оружие — снайперская винтовка Драгунова — и сколько угодно времени на то, чтобы подстеречь жертву и спокойно, без риска засыпаться, выбить ей мозги одним точным выстрелом. А он вместо этого затеял какую-то мелодраматическую охоту за деньгами и картинами… Нет, ну не бред ли — убивать целую кучу непричастных к делу людей, чтобы довести до самоубийства одного, который вдобавок совершенно к самоубийству не предрасположен?!
Клим прикрыл глаза, и сейчас же перед его внутренним взором вспыхнуло выписанное громадными огненными буквами слово: «ДИЛЕТАНТ».
Вот именно, подумал Клим, открывая глаза и делая очередную ленивую, неглубокую затяжку. Вот на что все это похоже. Профессиональный солдат, беспрекословно и безукоризненно точно выполняющий приказы, которые отдает дилетант, не умеющий отличить ствол от рукоятки и видевший кровь лишь тогда, когда ему случалось слегка порезать палец. Неглупый, хитрый, обладающий неплохим даром убеждения дилетант, который использует попавший ему в руки великолепный инструмент в лице бывшего командира ДШБ не по назначению.
Конечно, герои книг, которые в последнее время так любил читать гвардии майор, обычно действуют именно так, пытаясь почесать правое ухо через голову левой рукой, продетой под колено. Но книги книгами, а рефлексы рефлексами. Сколько ты ни читай, что гвозди удобнее забивать лбом, все равно, если понадобится починить забор или повесить полку, в руке у тебя, будто по волшебству, окажется молоток. Выполнение боевой задачи ценой наименьших усилий и потерь — это азбука, которую в будущих командиров вбивают нещадно, всеми доступными средствами, пока она не отложится где-то на клеточном уровне. А Твердохлебов двигался к конечной цели — уничтожению Скорохода — какими-то безумными зигзагами, игнорируя прямой и легкий путь, заключавшийся в том, чтобы просто пойти и застрелить его в любое удобное для себя время.
Климу вспомнился запавший в память еще в детстве фрагмент какой-то телевизионной передачи, где профессиональный горный спасатель, альпинист с солидным стажем, критиковал барда, написавшего: «И можно свернуть, обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь, опасный, как военная тропа». Клим тогда по малолетству не знал, что речь идет о Высоцком, да это, в сущности, и не меняло дела. Альпинист был прав: профессионалы, пребывающие в здравом уме и твердой памяти, так не поступают…
Нет, если Твердохлебов и решал что-то самостоятельно, то решения эти касались исключительно тактики — каким оружием воспользоваться, где залечь, в какой именно момент спустить курок. А стратегическим планированием занимался кто-то другой — прекрасно осведомленный во всем, что касалось Скорохода, но ни черта не смыслящий в деле, за которое взялся. Выполняя его безумные приказы, бедняга майор загнал себя в безвыходное положение, и каждый сделанный им шаг неумолимо приближал его к гибели. Как будто тот, кто руководил его действиями, задался целью погубить не только Скорохода, но и его…
Что-то начало медленно всплывать в памяти, как большая дохлая рыбина из темных илистых глубин стоячего пруда, но тут со стороны переулка донесся нарастающий рокот мощного мотоциклетного двигателя, и Клим, отбросив вместе с окурком все посторонние мысли, сел ровно.
На зрительную память он никогда не жаловался, но сейчас решил, что у него галлюцинация: во двор, свернув с улицы, аккуратно въезжал мотоциклист, которого он видел из окна минувшей ночью, во время беседы с генералом. Ошибиться было невозможно: тот же мотоцикл, та же куртка с яркими вставками, тот же шлем и даже те же кожаные седельные сумы по обеим сторонам заднего колеса. «Мир тесен, — успокаиваясь, подумал Неверов. — Наверное, парень, которого я случайно заметил из окна, живет здесь, в этом доме. А может, приехал к кому-то в гости».
Мотоциклист медленно ехал по подъездной дорожке, с похвальной осторожностью огибая по периметру сквер, откуда под колеса мог выбежать какой-нибудь оголец с мячиком — возможно, даже в сопровождении не уследившей за ним бабуси. Мощный японский движок едва слышно урчал на холостых оборотах, по непрозрачному лицевому щитку шлема бежали искривленные отражения перепутанных ветвей и стволов деревьев, отражатель сильной сдвоенной фары коротко поблескивал, ловя и отбрасывая солнечный свет, как будто мотоциклист посылал кому-то световые сигналы азбукой Морзе. Клим даже ухитрился разобрать в этих коротких проблесках букву «б» — тире и три точки, — но тут мотоциклист снял правую руку с рукоятки руля и расстегнул седельную сумку. Неверов подобрался: похоже, события начались.
