К тому времени, как часы показали девять, майор был уже изрядно пьян. Выходить из дому было еще рановато, но, сознавая, что, оставшись наедине с холодильником, он уже через час станет нетранспортабельным, Свинцов решил покинуть квартиру заблаговременно.
Каким-то чудом ему удалось проехать полгорода на своей потрепанной «шестерке», никого не сбив и не попав в аварию. Он ухитрился даже не ошибиться адресом и удачно припарковаться в забитом машинами узком переулке недалеко от центра. Правда, едва выключив зажигание, он провалился в сон, который больше напоминал кому, но забытье длилось не дольше четверти часа, и, очнувшись, майор почувствовал себя не то чтобы родившимся заново, но все-таки изрядно посвежевшим.
В кармашке на спинке сиденья нашлась ополовиненная бутылка выдохшейся, нагревшейся на солнце минералки. Осушив ее и равнодушно бросив на пол салона, майор поглядел на часы. Ждать оставалось недолго. Майор закурил и, чтобы скоротать время, стал представлять, какая рожа сделается у следователя из прокуратуры, когда тот узнает, что опальный майор МУРа Свинцов в одиночку закрыл это сложное, запутанное дело.
Глава 18
Клим был метрах в десяти от Твердохлебова, когда дверца стоявшей почти прямо за спиной у раненого беглеца бежевой «шестерки» вдруг открылась и на дорогу выбрался какой-то коренастый человек в милицейской форме, но без фуражки. Сделав всего один шаг, он очутился в метре от Твердохлебова. Лицо у него было грязно-белое, одеревеневшее, какое-то мертвое, на погонах поблескивали майорские звезды. Его качнуло; Клим сообразил, что милиционер пьян в стельку, и лишь после этого вспомнил, где видел эту неприятную физиономию с надменным жабьим ртом и заплывшими поросячьими глазками.
Стоя прямо за спиной у силящегося подняться на ноги Твердохлебова, майор Свинцов неторопливо поднял руку, в которой тускло блеснул сизым от старости металлом длинный тонкий ствол трофейного парабеллума.
— Свинцов, отставить! — закричал Клим, снова переходя на бег.
Будто подстегнутый этим криком, майор нажал на спусковой крючок. Старый пистолет дал осечку. Услышав почти над самым своим ухом характерный металлический щелчок спускового механизма, Твердохлебов обернулся и начал поднимать руку с пистолетом — не то затем, чтобы выстрелить, не то в инстинктивной попытке прикрыть лицо. Свинцов быстро передернул затвор, выбросив негодный патрон, и снова нажал на спуск. Парабеллум оглушительно бахнул, и стоявший на одном колене Твердохлебов боком упал на асфальт.
Подбежав к нему, Клим опустился на колено. Майор еще дышал, но было видно, что он не жилец. Глаза были полузакрыты, на губах пузырилась розовая пена, в простреленной груди хрипело и булькало.
— «Скорую»! — бешено закричал в пространство Клим, понимая, что это бесполезно.
И верно: вздохнув еще пару раз, Твердохлебов длинно, со свистом выдохнул воздух и замер. Клим попытался нащупать пульс, но нащупал лишь спрятанную за пазухой, скользкую от крови картонную папку.
— Ты что наделал, болван? — спросил он, медленно выпрямляясь и делая шаг к Свинцову, который все еще стоял с пистолетом в руке и с идиотской блуждающей улыбкой на бледных губах.
— Обезвредил опасного преступника, — с пьяной гордостью объявил майор. — Ты видел, как он в меня целился? Еще бы секунда — и каюк!
— Это точно, — многообещающим тоном сказал Клим, взводя большим пальцем курок. — Еще секунда — и каюк. Я тебе что обещал, морда ты свинячья? Еще раз увижу — убью! Так было сказано или нет? Так вот знай: я слов на ветер не бросаю.
Свинцов, который и без того был бледен с перепоя, буквально позеленел, узнав старого знакомого. Он попятился, поднимая пистолет, но Клим пребывал в таком бешенстве, что почти не обратил на это внимания.
— Не имеешь права! — севшим голосом каркнул майор.
— А у меня вообще нет прав, — сообщил Клим, надвигаясь на него, — кругом сплошные обязанности. И одна из них — убирать с глаз долой всякое дерьмо о двух ногах.
Свинцов вскинул пистолет и трижды щелкнул курком, прежде чем осознал, что обойма пуста.
— Теперь моя очередь, — сказал Неверов.
И тогда майор швырнул в него пистолетом и побежал. Он пробежал мимо своей машины и еще наддал, направляясь прямиком туда, где стоял неприметный с виду микроавтобус, битком набитый спецназовцами. Клим спокойно, как на стрельбище, поднял вытянутую руку с пистолетом и поймал в прорезь прицела блестящую от пота лысину Свина. «И ничего мне за это не будет, — подумал он, ласково обвивая указательным пальцем гладкое железо спускового крючка. — Только тогда этот урод уже не скажет, каким образом очутился в нужном месте в нужное время. Он убрал последнего человека, который мог что-то знать о заказчике, я уберу его — милое дело!»
Одним движением большого пальца выбросив из «стечкина» обойму, он передернул ствол, и только потом, когда последний патрон, кувыркаясь, вылетел вон, несколько раз подряд с наслаждением нажал на спуск, целясь в спину улепетывающему со всех ног майору Свинцову. В следующее мгновение две безликие фигуры, затянутые в черное, выскочив из-за припаркованных машин, ловко остановили этот стремительный бег и в два счета уложили майора носом в асфальт.
Плюнув в ту сторону, Клим вернул на место обойму, загнал в ствол патрон, поставил пистолет на предохранитель и вернулся туда, где остался лежать Твердохлебов. Когда он поворачивался, ему почудилась склонившаяся над трупом фигура в выгоревшей добела «афганке» и сдвинутой на затылок широкополой панаме, но стоило моргнуть, как видение пропало без следа. «Пора в отпуск, — подумал он, убирая пистолет в наплечную кобуру, — а то и по мне психушка заплачет».
Еще раз на всякий случай пощупав у лежащего на асфальте человека пульс, Клим убедился в верности первоначального диагноза: Твердохлебов был мертв. «Афганский синдром», — ни к селу ни к городу подумал Неверов и осторожно извлек видневшуюся в вырезе расстегнутой кожаной куртки папку из оклеенного дешевым кожзаменителем картона.
Папка была почти по центру пробита пулей калибра девять миллиметров, выпущенной из старого парабеллума — овеянного легендами пистолета, которого до сих пор не было в коллекции Клима Неверова. Повернув голову, он увидел недостающий экспонат, который, тускло поблескивая, лежал на асфальте в нескольких метрах от него. От пистолета так и веяло какой-то затхлой, прокисшей от долгого пребывания в замкнутом пространстве мелкой душонки подлостью, и Неверов с грустью подумал, что этого экспоната в его коллекции не будет уже никогда. Потому что всякий раз, глядя на пистолет данной оригинальной конструкции, он будет вспоминать сегодняшний день и снова с тоской и недоумением осознавать, что пределов человеческой глупости не существует. А с учетом того обстоятельства, что его собственная судьба вряд ли может послужить благим примером мудрости и человеколюбия, лицезрение этого отлитого в металле напоминания вряд ли когда-нибудь его порадует…
Аккуратно сняв резинки с уголков папки, он поднял крышку и увидел то, что и ожидал увидеть: простреленный навылет и залитый кровью вексель на двести тысяч долларов, верхний в стопке из десяти точно таких же простреленных и окровавленных векселей.
