— А, — с горечью произнесла Анна Кирилловна, — так вы действительно один из них! И, вероятно, очень этим гордитесь?
— Гордиться тут нечем, — сказал Клим сдержанно, — но и стыдиться нечего. Ту войну затеял не я, не ваш сын и даже не майор Твердохлебов. Давайте, кстати, вернемся к нему. Насчет Скорохода мне все более или менее ясно. Учитывая специфику вашей работы, идея мести лежала на поверхности. А как вышло с майором?
Анна Кирилловна выключила окутанный белым паром чайник и залила заварку.
— Только учтите, на суде я ничего не стану подтверждать, — предупредила она. — И вы ничего не докажете. Свидетелей нет, улик нет — ничего у вас нет, кроме ваших умопостроений…
— Господи, твоя воля, — вздохнул Клим. — Ну какой там еще суд? Сами подумайте: при том, какими делами вы занимаетесь в этом вот кабинете, кто вам позволит открыть рот в суде или где бы то ни было? Я могу просто встать, уйти и никому ничего не говорить — вас все равно вычислят в течение нескольких дней. А что будет дальше, вам лучше знать. В конце концов, это вы здесь работаете, а не я.
— Наверное, вы правы, — кивнула она, разливая чай по изящным фарфоровым чашкам. — Вам с сахаром? Правильно, сахар — белая смерть… Я его тоже не употребляю — берегу фигуру. Знать бы еще, зачем я это делаю… Но пить пустой кипяток не могу, пользуюсь подсластителем. Не желаете?
Клим отрицательно покачал головой. Анна Кирилловна взяла стоявший на столе белый пластиковый цилиндр, поместила его над чашкой и дважды нажала большим пальцем на крышечку. Две маленькие таблетки упали в чай и начали быстро растворяться в кипятке, уменьшаясь прямо на глазах в ореоле мелких пузырьков.
— С Твердохлебовым я познакомилась, как и с вами, на кладбище. — Анна Кирилловна сделала маленький глоток из чашки и удовлетворенно кивнула. Клим тоже глотнул и вежливо ей улыбнулся, хотя напиток был вполне обыкновенный — просто слабый отвар чайного листа не самого высокого качества. Словом, чай как чай. — Он не попал на похороны — как сам потом признался, лежал в психушке. Не понимаю, зачем его оттуда выпустили… Я знала о нем со слов сына, но, как вы сами понимаете, не горела желанием поддерживать отношения с каким-то «зеленым беретом»…
— Голубым, — снова машинально поправил Клим.
— Да какая разница?! Хоть фиолетовым в желтый горошек! Все равно, независимо от цвета головного убора, это профессиональный убийца, который ничего другого не знает, не умеет и не хочет знать, потому что проливать кровь и калечить судьбы — его призвание… Словом, когда он предложил «быть на связи», я назвалась вымышленным именем и дала ему свой старый номер, которого больше не существует. Пускай бы попробовал найти какую-то Валентину Петровну Сухову! Я ведь после развода взяла девичью фамилию — Громова. Да вы, наверное, об этом уже знаете… Ну, словом, я его вежливо отшила. А потом, когда отплакала по сыну, сколько полагается, подумала: что же, одними моими слезами все и кончится? Идея мести, как вы верно подметили, лежала на поверхности. Нужен был исполнитель, и тогда я вспомнила о Твердохлебове. Сначала я позвонила ему, извинилась за то, что по ошибке дала аннулированный номер, спросила, как он — словом, постаралась изобразить мать солдата, которая цепляется за каждого, кто служил вместе с ее сыном. А потом, более или менее подготовив почву, купила такую электронную приставку к телефону, которая искажает голос до неузнаваемости, позвонила ему и сделала предложение, от которого он не смог отказаться…
Она снова поднесла чашку к губам и сделала три больших глотка. Клим следил за тем, как она пьет, и боролся с желанием уйти прямо сейчас, не дослушав до конца ее рассказ. Справившись с этим неразумным желанием, он энергично кивнул.
— Майор Свинцов на допросе сказал, что голос, предложивший ему убрать Твердохлебова, звучал неестественно. Я тогда сразу подумал, что звонила женщина.
— Почему?
— Потому что мужчине, который не был лично знаком со Свинцовым и Твердохлебовым, незачем было искажать свой голос при помощи технических средств. Это был бы просто незнакомый мужской голос в телефонной трубке. Поскольку других женщин, которые могли бы попасть под подозрение, в этом деле не наблюдается, вам пришлось скрывать не только свое имя, но и свой пол.
— Действительно, проще пареной репы, — печально кивнула Анна Кирилловна. — Впрочем, что еще я могла предпринять? Вы, как профессионал, наверное, скажете: многое. Но я-то, как вы верно подметили, всего лишь дилетант, причем дилетант, не сумевший довести дело до конца. Пропади он пропадом, этот ваш Твердохлебов! С первым заданием он справился отменно, хотя тот прокол с мотоциклом должен был меня насторожить и заставить остановиться, пока все не зашло чересчур далеко. Но я решила, что этого кретина достаточно привести в чувство, довести до его сведения, что сейчас не восемьдесят восьмой, а две тысячи восьмой год, и тогда все будет нормально. И он действительно на первых порах повел себя вполне адекватно. А потом вдруг выкинул этот фортель с векселями. Вы знаете, что он сделал? Пригласил меня в кафе, накормил мороженым, а после предложил руку и сердце. И папку с векселями на два миллиона долларов в придачу.
Вот это прозвучало настолько неожиданно, что Клим едва не поперхнулся горячим чаем.
— Как? — не поверил он. — Он хотел отдать вам векселя?
— Для начала на хранение, — с кривой усмешкой ответила она. Голос ее теперь звучал замедленно и как-то тягуче, словно в чашке у нее был не чай, а нагретый почти до температуры кипения ром. Климу снова захотелось уйти, и он снова сдержался. — С перспективой дележа пятьдесят на пятьдесят или, как он выразился, совместного владения в случае, сами понимаете, женитьбы.
— С ума сойти! — искренне воскликнул Клим. — А вы?
— А я просто испугалась. Представила, как кладу папку в сумочку и сейчас же со всех сторон на меня набрасываются спецназовцы в черных масках.
— И вы решили, что от Твердохлебова пора избавляться… — Клим тяжело вздохнул, вынул из кармана сигареты и заглянул в пачку. — Вы позволите закурить?
Анна Кирилловна не ответила. Фарфоровая чашка лежала у нее на коленях, недопитый чай темным пятном разлился по юбке. От юбки поднимался горячий пар, но делопроизводительница не обращала на возникшее неудобство внимания, продолжая остановившимся взглядом смотреть прямо на Клима. Клим сместил корпус влево, но взгляд собеседницы за ним не последовал. В следующую секунду Неверов заметил, что она не мигает и, кажется, не дышит.
Клим поборол инстинктивное желание закрыть ей глаза. Вместо этого он вынул из кармана чистый носовой платок, протер им простреленную папку, спрятал платок в карман, напоследок покосился на белый пластмассовый цилиндрик с заменителем сахара и вышел из кабинета, не испытывая ни удовлетворения, ни гордости от хорошо проделанной работы — ничего, кроме усталости, тоски и раздражения, которые еще предстояло как-то вынести за пределы Красной площади, не выплеснув по дороге на голову первому подвернувшемуся человеку с печатью государственной озабоченности на челе.
