Я незамедлительно сообщила Лики о своих последних наблюдениях — поедании мяса и изготовлении орудий. Это помогло ему организовать необходимые средства для продолжения моей работы. Вскоре я получила от него известие, что Национальное географическое общество согласилось финансировать мои исследования еще в течение года.
4
Жизнь в лагере
«Мемсахиб! Мемсахиб! Пожалуйста, пойдемте со мной. Вы очень нужны», — голос, неожиданно разбудивший нас, принадлежал Адольфу. На вопрос, в чем дело, он что-то невнятно пробормотал о больном ребенке.
Мы с Ван быстро оделись и вышли вслед за Адольфом в черноту африканской ночи. Он повел нас к маленькой деревушке, расположенной по ту сторону ручья, возле самого берега. Здесь во временных, предназначенных лишь для сухого сезона хижинах жили два егеря, около десятка рыбаков, а также почетный старейшина Идди Матата со своим многочисленным семейством. В его хижину, сложенную из кирпичей и крытую соломенной крышей, мы и пришли. Несмотря на поздний час, в доме никто не спал. Все сидели в заполненной дымом главной комнате, разговаривали и смеялись. Двое детей при виде нас поспешно забились в угол, а старшая жена Идди, кормившая своих сыновей-близнецов, приветливо улыбнулась. Адольф подвел нас к двери в другую комнату, поменьше первой, и пропустил вперед. Здесь было очень темно, на земляном полу лежала молодая женщина и возле нее — новорожденный младенец, еще соединенный с матерью пуповиной. Все ясно — во время родов не отошел послед. Вот почему нас подняли среди ночи. Рядом с роженицей стоял очень взволнованный отец и какая-то девушка; все остальные, казалось, не обращали ни малейшего внимания на происходившее. Что нам было делать? С одной стороны, мы совсем не были знакомы с практическим акушерством, а с другой — искренне хотели помочь бедной женщине, хотя и знали, что в случае неблагополучного исхода вся вина падет на нас. После расспросов выяснилось, что это был первый ребенок и появился он на свет около пяти часов назад. У матери, по-видимому, уже прекратились боли, но ее била сильная дрожь. Мы посоветовали перерезать пуповину и запеленать ребенка, однако наше предложение было отвергнуто — оно противоречило многовековым традициям племени.
Сбегав в лагерь за одеялом и коньяком, я разбудила Доминика и попросила его приготовить горячий чай. Все это немного подбодрило бедную мать, и она почувствовала себя лучше. Затем мы пошли к старшей жене Идди и с помощью Адольфа поговорили с ней, так как были уверены, что ее опыт принесет гораздо больше пользы, чем наш. Она согласилась прийти помочь больной, как только закончит кормить близнецов. Вскоре она вошла, неся яркую лампочку и теплое пальмовое масло, с помощью которого начала массировать роженице живот, одновременно осторожно потягивая за пуповину. Через 10 минут послед благополучно отошел. Тогда в комнату вошел старый Идди и, гордо перерезав пуповину своему внуку ножницами, предназначенными специально для этой церемонии, сам завязал на ней узел. Мы попросили Доминика приготовить суп для матери, поздравили сиявшего от счастья отца и вернулись в лагерь с ощущением того, что хорошо потрудились, хотя на самом деле практически ничего не сделали.
Этот акушерский опыт был лишь частью обширной медицинской практики Ван. Мы привезли с собой в Гомбе-Стрим небольшой запас довольно простых лекарств — аспирин, английскую соль, различные мази, пластыри, — и вскоре после нашего приезда Ван пришлось вести по утрам ежедневный прием больных. Перед отъездом Дэвид Энсти сказал жителям деревни, что они могут обращаться к нам со своими недугами. Вначале африканцы приходили, как нам казалось, просто из любопытства — посмотреть на двух белых женщин, которые зачем-то приехали к ним из далекого и неизвестного мира. Но вот однажды в лагерь принесли тяжелобольного человека с огромной опухолью на ноге. Оказалось, что у него были две глубокие трофические язвы, которые, как выяснилось после промывания, уже затронули кость. Ван была в ужасе, она долго умоляла своего пациента поехать в больницу Кигомы, но больной наотрез отказался — «люди едут туда лишь за тем, чтобы умереть». И тогда Ван решила лечить его старым, испытанным способом — солевыми промываниями. Каждый день, утром и в полдень, больной брал большую миску нестерпимо горячей соленой воды и очень медленно лил ее на свои раны. Через три недели опухоль спала, а раны перестали гноиться. Прошло еще немного времени, и он совсем выздоровел.
Добрая слава бежит быстро. После этого случая клиника Ван приобрела огромную популярность — люди приходили издалека и даже приезжали на лодках, чтобы попасть к ней на прием. Восьмилетний сын Рашида — Джуманн, имя которого на языке суахили означает «вторник», вызвался помогать Ван. Он приходил почти каждое утро, разводил английскую соль, подавал больным воду — запивать лекарство, нарезал пластырь. Он замечал тех пациентов, которые вторично становились в очередь, чтобы получить лишнюю порцию лекарств. Единственным вознаграждением, которое он просил за свою работу, был небольшой кусочек пластыря, который он наклеивал на микроскопическую — иногда воображаемую — рану.
Наша клиника помогала не только излечивать болезни, но и, что не менее важно, установить добрые отношения с местными жителями. Все подозрения, связанные с нашим приездом, были вскоре забыты. Поверив в искренность наших намерений, африканцы платили нам тем же, хотя по-прежнему думали, что мы слегка чокнутые. Вскоре многие из них заинтересовались и моей работой.
Как-то раз Доминик рассказал об одном старике по имени Мбришо, который будто бы видел, как четыре шимпанзе палками прогоняли льва. Старик жил в горах, в деревне, возле восточной границы заповедника. От егерей я слышала, что в районе заповедника действительно водились львы. Поэтому, хотя рассказ и казался маловероятным, я все-таки решила сходить в деревню Бубанго — скорее всего, для того, чтобы увидеть местность по ту сторону гребня. Ранним утром мы вместе с проводником из деревни Бубанго и стройным Уилбертом, который неплохо знал английский и должен был выступать в роли переводчика, отправились в путь.
Подъем на гору был довольно тяжелым и занял около четырех часов. По дороге мы встретили целую процессию африканских женщин, которые спускались вниз, навстречу нам, направляясь к рыбацким хижинам. Они несли на головах огромные узлы, но шли с непринужденной грацией, болтая и смеясь, напоминая своими яркими нарядами каких-то сказочных птиц. В одном месте, когда я остановилась, заметив стадо гверец, нас обогнали шестеро мужчин. Один из них — старик с сутулой спиной и седыми волосами — шел наравне со всеми, не обращая внимания на крутизну подъема и полуденный зной. Мужчины шли той особой пружинящей походкой, по которой всегда можно узнать привычных к горам людей. Каждый раз, втыкая в землю свои дорожные посохи, они с каким-то жутким тоскливым присвистом выдыхали воздух.
По мере того как мы поднимались, пейзаж менялся. Деревьев стало значительно больше, на их стволах появились пушистые серо-зеленые лишайники, а на открытых местах — невысокая упругая травка, которая напомнила мне холмы Суссекса. С вершины гребня открывался великолепный вид. На востоке, насколько хватало глаз, простирался девственный лес. Правда, за последние годы ландшафт значительно изменился — большая часть леса была вырублена, хижины и поля африканцев подошли к самым границам заповедника.
