– Ты, значит, потомок Ахи? – спросил его Сертан.
– Нет, – ответил тот. – Та ветвь Беруджи закончилась внучкой Алиенуары. Вернее, нельзя сказать, что закончилась, потому что Маури Менкалинан вышла замуж за Тевира. В общем, потомки Алиенуары – это Тевиры. Но заклятье бьет, по своей подлости, не по Тевирам, а по Беруджи, которые к Алиенуаре не имеют никакого родственного отношения. Мы произошли от второй жены того Беруджи, что первым браком был женат на Алиенуаре.
– Но все же…
Гиеди продолжал, словно не заметив реплики:
– Тот Беруджи, что женился на Алиенуаре, был, мягко говоря, ветреником. В общем, мимо любой юбки спокойно пройти не мог. Вот прелестная дама и воспользовалась своими способностями и наложила заклятье на мужа: чтобы кроме нее – ни-ни.
– И?
– К сожалению, на детях гениев природа, как ты знаешь, отдыхает. Или, в нашем случае, к счастью, а то натворила бы она в Империи дел похлеще папаши, – улыбнулся Гиеди. – Короче говоря, когда холостой Беруджи – или Менкалинан, это несущественно, любой Беруджи из основной линии подойдет – находит свою половину, его как громом поражает и любить он может ее и только ее. Пока смерть не разлучит их.
Кали устало опустился на диван и вновь пригорюнился.
– Когда она сказала «Нет!», мне так больно вот здесь стало… – Он прижал руку с полотенцем к голой груди, покрытой гусиной кожей. – Пусто. Тоскливо. И вдруг как шарахнет! Молнией, огнем… Ох… Почудилось, что на меня настоящее пламя упало! – Кали медленно покачал головой, вспоминая. – Я… Да что говорить… Я как контуженный стоял. Боялся, что она бросит меня и уйдет. Просто уйдет – и ВСЕ. – Он перевел тоскливый взгляд на Монтейна, уже осознавая, что тот его не поймет, затем – на Сертана, который хотя и сочувствовал Кали, но как-то легковесно, потом – на Гиеди: тот хотя бы понимал, что такое любовь, потому что сам сейчас болел этой болезнью. – Она сказала «Нет»! – воскликнул он с отчаянием. – Она не хочет быть со мной! Она меня не любит! Она дерзит и смеется надо мной!
– Тогда не все потеряно, – утешил его опытный Сертан. – Вот если бы она смотрела сквозь тебя равнодушным взглядом…
– Ты думаешь? – с надеждой спросил Кали.
– Ох, Кали… – протянул Сертан и быстрым движением потрепал мокрую голову друга. – Люблю я тебя, дурака. – Он двумя руками отодвинул от себя Кали и проговорил почти ласково: – Не кручинься, как-нибудь устроится. Не впервой, прорвемся! А ты чего там жмешься, Монтейн, картины мои изучаешь? Иди к нам!
Монтейну было не по себе, однако отказать Сертану он не мог: пришлось подойти и взять чашку с кофе.
– Я даже не помню, как ее зовут, – сказал Кали. – Я отвел ее домой, к родителям, и там бросил. А сам сбежал.
– Нормальная реакция, – успокоительно сказал Сертан. – А насчет имени – не страшно. Потом спросишь у мамы, она наверняка уже знает.
– Монтейн, – Кали жалостно посмотрел на Монтейна, – может, ты помнишь?
– А? Что? – сказал Монтейн, с трудом выныривая из сумбура обуревавших его мыслей. – Это та рыжая… – поразился он.
– Ты говоришь о моей жене, – ледяным голосом произнес Кали, глядя на Монтейна с неожиданной резкостью.
«Только этого еще не хватало», – подумал Монтейн.
– Извини… Я… не помню.
– Сона, – сказал Гиеди. Все обернулись к нему. Даже Монтейн посмотрел на Гиеди, хотя это далось ему нелегко. – Сона Акрукс, – повторил тот спокойно.
– Ищейка, – буркнул Кали. – И это уже знают.
– Профессия такая, – пожал Гиеди плечами.
Гиеди чувствовал напряжение, возникшее между ним и Монтейном, но навязываться не стал. Странно, он никак не мог понять, чем мог вызвать у этого мальчишки такую неприязнь. Они ведь никогда не пересекались – так, разве что виделись вскользь несколько раз в одном и том же обществе; даже знакомы и представлены друг другу не были. Да и сам Монтейн был ему вполне симпатичен: лицо хоть и смазливое, но умное, глаза ясные. К тому же если мальчишка сумел всерьез подружиться с Кали и завоевать приязнь Сертана, то, стало быть, что-то в нем есть. Нюху Сертана на людей можно доверять, а Менкалинан не всякого к своей душе подпускает.
Кали лежал на диване, облаченный в роскошный халат Сертана… На его лице начало проявляться какое-то задумчивое выражение.
Гиеди и Монтейн заняли места в креслах по обе стороны дивана. Монтейн угрюмо посматривал на Гиеди, но помалкивал. Сертан примостился у стола; он что-то начал рассказывать, однако поддерживать беседу никто не стремился. Тем не менее в комнате то и дело появлялись какие-то люди, невесть откуда прослышавшие, что Кали женился, и видимость оживленного разговора поневоле поддерживалась. Новоприбывшие обращались к Кали с расспросами, но тот был немногословен и не желал распространяться о ловушке, в которую попал по вине ветреного предка: «Женился, да… по любви… нет, не очень знатная, но красивая… остроумная и веселая… да, люблю и поэтому женился» – примерно так звучали его слова. Убедительности им добавляли светящиеся задумчивой нежностью глаза и глуповатая улыбка – кто угодно, посмотрев на него, поверил бы, что Красавчик Кали перестал служить объектом охоты матримониально настроенных дам и девиц.
Монтейн счел бы за благо исчезнуть, оказаться где-нибудь в другом месте, дома, один на один с собой, чтобы разобраться в столь неожиданно навалившихся на него чувствах. Помогло бы это? Он не знал, но находиться здесь и сейчас ему было невыносимо. С каждой минутой волны крови все сильнее приливали к вискам, глуша и топя мысли, не давая возможности здраво осмыслить положение, в котором он оказался. Он боялся, что сорвется.
И сорвался.
Не сразу, правда. Пытаясь сохранить самообладание, он кривовато улыбнулся Кали и сообщил:
– Мне надо идти.
Поднявшись с места, он собрался было поставить чашку с кофе на стол и выйти, но Сертан глянул на него и удивился:
– Ты что, в такой вечер – и играть?
– Нет, – сказал Монтейн ломким голосом. – Простите, но я не могу оставаться здесь.
– В чем дело? – неуверенно улыбнулся Кали. – На меня, что ли, обиделся? Так я…
– Нет, – перебил его Монтейн. В голове шумело так, что он почти не слышал ничего вокруг. Он находился на грани потери сознания – и ничего не мог с собой поделать.
– Ну так не будь занудой, посиди с нами…
– В чем дело? – благожелательно спросил Гиеди.
Монтейн, поставивший было чашку, снова поднял ее и выплеснул остатки кофе в лицо Гиеди.
– Вот в чем дело, – тускло сказал он.
В мертвой тишине, царившей в комнате, было слышно, как стекают капли с лица ошеломленного Гиеди.
– Объяснись! – сказал Сертан, вставая.
– Я не намерен.
– Монтейн, – сказал Сертан. – Ты соображаешь, что делаешь?
