– Ах, доктор. Я не знаю, не знаю… Так грустно мне, так грустно! А нет ли у вас такого средства, которое бы не добавляло, а отнимало? У меня такая боль вот здесь, такая тоска – как бы вынуть ее? Как бы отрезать?
– У меня есть хороший психиатр-богослов…
– Зачем?.. Зачем вы меня ненавидите? – она разрыдалась.
Леднев окончательно растерялся.
– Помилуйте, сударыня! С чего бы мне вас ненавидеть?
– Вы все, все меня ненавидите! А я… Я, может, любви хочу! Впрочем, – внезапно остыла она, – я и сама не знаю, чего хочу. Я истеричка, да?
Леднев неопределенно качнул головой. Ох уж эти богатые женушки.
– Послушайте. А можно мне у вас остаться? Мой час оплачен, идти мне некуда, – тут ее голос опять задрожал. – Дома так одиноко! И эти роботы… Я их боюсь! Я ничего не буду трогать. Просто тихонько посижу.
– Сидите, ради бога, – проскрипел через силу Леднев. – А я, с вашего позволения, поработаю.
Он открыл текущую страницу нейрограммы и принялся читать, одним глазом следя за посетительницей. Она встала и, медленно, как по канату ступая на тонких каблучках, прошлась по кабинету. Это была редкой красоты молодая женщина. Высокая и тонкая, словно роза на длинном стебле. Волосы уложены в аккуратный бутончик с отогнутыми, как лепестки, прядями. Сияющее свежестью лицо, резные ноздри, влажный детский рот – лук Амура…
– Ой, а что это у вас? Головоломки? Можно?
– Берите, ни в чем себе не отказывайте, – проворчал Леднев. – Развлекайтесь.
Она взяла многогранник, покрутила, но вскоре заскучала, отложила. Снова села, покачала ногой, любуясь на свою узкую щиколотку, повздыхала.
– А над чем вы работаете? Что-то читаете?
– Угу, – буркнул Леднев.
– А что? Что-нибудь про медицину?
– Дело одной несовершеннолетней зэка.
– Правда? Как интересно! Она сидит в тюрьме? Что она совершила?
– Уверяю, вам это будет совсем неинтересно.
– Почему же? – запальчиво спросила она.
– Ну, знаете… Детский Город, зона светляков, совсем другой мир…
Она фыркнула:
– Ха! Если хотите знать, я сама оттуда.
Леднев внимательно посмотрел на нее.
– Никогда бы не подумал.
Она рассмеялась, довольная произведенным эффектом.
– Не верите? Можете потрогать у меня на затылке рубец. Десять лет прошло, а он все еще хорошо прощупывается. Хотите потрогать? Хотите?
Она завела руки под волосы и, грациозно изогнувшись, повернулась к нему затылком.
– Верю, верю. Не надо.
Теперь он рассматривал ее новыми глазами.
– Но как вы…
– Как я оказалась в Москве и стала женой генерала? – подхватила она с очаровательной улыбкой. – Я хорошо стреляла.
– Глазками? – грубо пошутил Леднев.
Она рассмеялась и погрозила ему пальчиком.
– Из винтовки. Я в четырнадцать уже была кмс по пулевой стрельбе. И после школы попросилась в армию, в снайперские войска. Мне все равно ничего не светило, я была… Смешно сказать… Черной невестой.
– Что это значит?
– Значит, негодная к браку. Я бесплодна. Врожденное отсутствие матки. Нет-нет, не надо мне предлагать, мы не хотим: у Паши много детей, а мне хорошо и так… Одним словом, после учебки отправили нас в зону боевых действий, и через полгода нашего генерала убили, и приехал мой Паша – тогда еще не мой – принимать командование… Он увидел меня и влюбился.
– Где же он вас увидел?
– Он награждал меня. Я уничтожила 48 целей.
– Трудно в это поверить. Такая хрупкая барышня.
– Он тоже так говорил. Это несоответствие магическим образом подействовало на него. Ах, какое счастливое было время! Он меня словно поднял – вот так, на одном мизинце – и подбросил в небо – и я полетела, полетела… Боже мой! Какие он подарки мне дарил! Я не понимала, на каком я свете…
Когда она произнесла «и полетела, полетела», то распахнула руки, запрокинула голову, и Ледневу показалось, что она и вправду сейчас взлетит. Вот ведь дурочка какая, – подумал он с невольной улыбкой. Ему захотелось вдруг позаботиться о ней.
– Послушайте, – кашлянул он. – Если уж зашел такой откровенный разговор… Скажите, зачем вам этот укол? Вы ведь совсем молодая женщина. Сколько вам? Двадцать пять? Двадцать шесть?
– Двадцать восемь. Это не мне. Это Паша хочет. Говорит, я стала другая, а ему нужна та, прежняя, в которую он десять лет назад влюбился.
– В таком случае вынужден вас разочаровать. Этот укол не даст в вашем случае никакого эффекта. Он возвращает всего лишь биологическую молодость, ваш мозг станет активней, да, но вы не превратитесь снова в ту самую девушку-снайпера, которая когда-то поразила сурового генерала своей невинностью и жестокостью. Ваше сознание никогда не вернется в то девственное дикое состояние.
– Жаль, – сказала она.
Ее прекрасные нежные глаза мечтательно затуманились.
– Иногда я скучаю по тем временам, когда у меня ничего не было, кроме светляка в голове. Теперь у меня все есть – но мне так одиноко… Этот огромный дом, эти жуткие роботы… А там я никогда не была одна. Ни в школе, ни в армии. Я чувствовала себя частью великого слаженного механизма, и у меня не оставалось времени на мечты и мысли о себе. И где-то в глубине души я все та же… А вы говорите, мне не понять. Я такая же, как эта ваша девочка.
– Нет, дорогая моя, – сказал Леднев. – Не такая. Поэтому вы – генеральская жена, а она – зэка.
– Да?.. Возможно. Не знаю. Я с расстояния лет сужу по себе, и оттого мне, наверное, кажется, что все мы были одинаковые. Хотя… Сейчас вспоминаю: да, были психи и отщепенцы, всё куда-то рвались на какую-то свободу… Всё им не нравилось. Всё хотелось разрушить систему. А зачем? Зачем разрушать систему заботы? Все же продумано для твоей собственной духовной безопасности. И даже лучше, чем здесь. Здесь тебя от одиночества оберегает линза, а там – живые души.
– Вы имеете в виду светляки?
– Это я образно, – ее кисть сделала изящное движение в воздухе. – Но если хотите – да, светляки.
– Мне всегда было интересно: как это?
– Что?
– Ну, эти светляки. Вот вы говорите, они везде вас оберегали. Неужели везде-везде?
Она опустила ресницы:
– Неловко произносить, но… Ах нет, такая пошлость, право…
– Не стесняйтесь, я же врач.
– Сортиры, – сказала она. – Водопроводные сортиры – единственное было место в городе, где светляк не держал связь со Спутником. Нет, это не прокол в системе безопасности, не сбой и не халатность – так устроено нарочно. Уступка в пользу разумного удобства. И экономия казне, считай. Сам светляк ведь штука незатратная – питается телесной энергией, кровяной глюкозой, подает волновой сигнал на пять аршин любым другим двум светлякам, все равно каким, лишь бы вместе было трое. И зря в небо не пищит. Только если живая душа или две – вольно или невольно – отходят от других на опасное расстояние. Всегда должно быть трое, не меньше трех. Невольно – это когда потеряется кто-то или умрет злой смертью – утонет, например, или насмерть расшибется, а другие не заметят. Его по светляку находят, который, пока трупное окоченение не наступает, живет в мертвом теле и подает сигнал Спутнику. А то бывает – нелегал. Который вольно в зону одиночества отходит. Куда ему идти? Далеко ли? Светляк-то запищит! И все, конец походу – тут тебя за белы рученьки да в карцер. А кому охота в карцер? Дураков нет.
