– Рита говорит правду, – сказала я. – Воропай гулял в одиночку, прятался за деревом, потом вышел. А когда уходил, похвастался, что умеет быть невидимым.
Юрочка вяло засмеялся.
– Очень ценное свидетельство! Все знают, что ты ее наперсница, вот и поддакиваешь ей.
– Вы с Воропаем тоже наперсники – и что? – запальчиво ответила я. – Наше слово против вашего!
– Бабам слова не давали, – небрежно уронил Юрочка, не повернув головы.
– Подонок… Сволочь… – шипит Рита, колотясь от бессильной ярости.
– Так, все, заткнитесь! – устало замахал руками Ментор. – Я тут с вами с ума сойду. Тихо. Дайте подумать. Значит, так… Что у нас есть. Очевидно ложное обвинение против Воропая – раз, – он загнул палец. – И бездоказательное обвинение против Цыганка, Самойлова и Карпенко – два. Ни свидетелей, ни…
– Свидетели есть – нохчи! Баштар, Амина и Зайна! Пусть их допросят! – крикнула Рита.
– Так и придется сделать, – мрачно кивнул Ментор. – Если ты не откажешься от обвинений. И про косяк, и про все остальное. Но тогда дело перейдет в исламский департамент. Мы не можем вести следствие на их территории. И суд уже будет совсем другой. Будет шариатский суд, Рита. И я тебе скажу, чем все это закончится. Допустим, твои чеченцы засвидетельствуют, что ты ушла с группой Цыганка. Но это не доказывает, что Цыганок тебя избил. И даже если его вина будет доказана – не такая уж это и вина, особенно если он заявит, что хотел тебя проучить за недостойное девицы поведение. Шариат – да и наш Домострой – попускает телесные наказания неразумных жен и дев. И виноватой окажешься только ты. И хорошо, если тебе по суду не добавят еще. Плетей каких-нибудь или палок. А то и чего похуже…
Ментор поморщился.
Рита молчала.
– Теперь по обвинению против Воропая. Изнасилование – это очень тяжелая статья. И у нас, и у них. Это – смертная казнь. Даже если он виноват, и его вину докажут – скажи, ты правда желаешь Воропаю смерти?
– Да. И без последнего причастия. Пусть в аду горит.
Ментор горестно вздохнул.
– Ладно. Это неважно. Важно, что его вину не докажут. И еще привлекут тебя за клевету. И опять ты будешь виновата. А клевета по шариату – тяжкое преступление.
– Это не клевета. Я говорю правду.
– Правда ничего не значит, если она выглядит как ложь. А знаешь, почему она так выглядит? Во-первых – светляки, мы уже говорили об этом. А во-вторых – медицинское заключение. В котором сказано, что признаков насилия нет. Это значит: у тебя была добровольная связь.
– Он угрожал мне.
Ментор закатил глаза.
– Он сказал, что убьет меня, вырежет из моей головы светляка, и труп никто никогда не найдет.
– И ты поверила?
– Он сказал: я убил уже несколько таких шлюх. Он маньяк.
Юрочка насмешливо пробормотал:
– Да-да. А еще он сказал, что он инопланетянин и убил своих гнездовых родителей по заданию галактической разведки.
Ментор благодарно кивнул ему.
– Маньяк, значит, – вздохнул он терпеливо. – Тогда почему он не убил тебя?
– Не знаю. Откуда мне знать? Я была раздета… Избита… Я ничего не понимала… Мне было страшно… Стыдно… Я просто… просто…
Она разрыдалась.
– Вот видишь, – мягко сказал Ментор, – как все это тяжело и противно обсуждать. Ты уже натерпелась. Зачем умножать страдания? Зачем выносить сор из избы? Не надо. Всем будет лучше – и нам, и тебе… Отзови обвинения – и дело с концом. Убережешь себя от шариатского суда. Школу – от позорной тяжбы. Родителей своих – от горя. Тебя ведь любят родители? Отец тебя балует, каково ему будет, а? Ты подумала об этом?
Ментор вдруг, как фокусник, выдернул из-за пазухи ее легендарный сказочно-алый хиджаб, струящийся, невесомый, воздушный, будто лента облака на закате.
– Ольга Марковна разрешила тебе его носить. Он будет дожидаться тебя в твоей комнате. Возвращайся к нам. Представь, ты вернешься, откроешь свою тумбочку – а он там лежит. Подарок твоего любящего отца. Кто еще дарит своим дочерям такие подарки? Ты ведь не хочешь сделать ему больно?
Все ее черты по-детски вытянулись и задрожали, из глаз покатились слезы. Рита в одно мгновение сломалась.
– Ну вот, ну вот… – приговаривал Ментор. – Давай сделаем вид, что ничего из того, что ты рассказала, не было… Тише, тише! Я не говорю, что ты врешь! Я говорю, что нет доказательств. Есть только один точно установленный факт – ты по какой-то причине оказалась тем вечером в зоне одиночества. Все. Это не бог весть какой криминал. Тебя слегка накажут, самое большее, что тебе грозит, – одиночная камера дней на двадцать. Лечение подобного подобным.
Рита поникла и только вздрагивала от беззвучных рыданий.
– За что ее наказывать? – не выдержала я. – Это несправедливо. Можно же легко проверить, кто тут врет. Пусть нас всех допросят под сывороткой правды.
Рита перестала плакать и с надеждой посмотрела на Ментора. Но тот досадливо отмахнулся:
– Дети, дети! Сыворотка правды – очень дорогое удовольствие и применяется только к государственным преступникам.
– А по телеку говорят, что дешевое, – сказала я.
Ментор рассердился:
– Уж ты хотя бы молчи, Дерюгина. Не умничай. Дешевое по сравнению с другими видами допроса при расследований тяжких преступлений против основ Государства. Главное слово здесь «преступления против основ Государства». К нам не относится. Значит, так… Короче, Гамаюн… Рита. Дорогая. Я твой воспитатель, я много лет опекал тебя, заботился, я болею за тебя всей душой… Поверь… Послушай моего доброго совета. Это дело лучше замять, признай свою вину одиночества и…
– Здесь нет моей вины! – отчаянно закричала она. – Я что, по своей воле оказалась в ЗОДе?! Я была без сознания! Эти гады!.. А потом… Потом… Этот мерзкий Воропай… Эта тварь ползучая, холодная, злобная, бесовская личина! Он бы убил меня, я знаю… Он… Он… Не человек, он не человек!
Рита выглядела страшно, она плакала, смеялась и кричала одновременно. Охранницы держали ее.
– Это какое-то… кликушество уже, – пробормотал Юрочка.
Замечание не укрылось от ее чуткого слуха.
– А ты… – она ткнула в него пальцем. – Ты такой же! Только хуже! И гаже! Иуда… Никогда не прощу, никогда!
– Опомнись, Рита. Ты не Иисус Христос, – надменный голос его дрогнул.
– Да! Но когда я пред Ним предстану, я попрошу, чтобы всех вас поджарили в одной сковородке!
– Гамаюн! – закричал Ментор и застучал невидимой указкой.
Но ее было не унять.
– Твари! Сволочи! Я там валялась одна… Как падаль в канаве… Как падаль! А теперь мне шьют одиночество?! Нахрен мне не сдалось это ваше долбаное одиночество! Двадцать дней! Двадцать долбаных дней карцера! Да я там, блядь, с ума сойду! Я не вынесу, я не хочу, не могу быть одна… Суки!.. Лучше бы я сдохла в том овраге!..
