Ее увели. Последние слова она выкрикивала уже за дверью камеры свиданий.
– Ну, и что с ней делать? – развел руками Ментор, когда мы вышли из тюрьмы.
– Ее нужно на психиатрическое освидетельствование, – сказал Юрочка. – Она безумна.
Ментор посмотрел на него просветленными глазами.
– А ведь ты прав! Да, Юра! Да. Это выход. Да… И вообще, ты держался молодцом… Кремень! Учись, Дерюгина! Вот как надо работать.
– Что значит работать?
– Значит помогать следствию, а не мешать ему.
– Я и помогала, – сказала я.
– Дура! – вдруг накинулся на меня Юрочка – Думаешь, ты помогла ей? Она теперь готова до конца идти. До шариатского суда. Ты не понимаешь? Если бы мы могли убедить ее, что все ее обвинения – ложь и бред, мы бы могли спасти ее!
– Надо же, – мстительно сказала я. – У тебя тоже зуд спасателя?
– Ну, я хотя бы никого пока не утопил.
– Дети, дети! – взмолился Ментор. – Не грызитесь! Я так устал. Сожрите где-нибудь друг друга – только чтоб я не видел. Не при мне!
В тот же вечер Рита отозвала все свои обвинения. Трюк ли Ментора с хиджабом сработал или что-то еще – кто знает. Ее отправили в карцер на две недели – до конца учебного года.
37. Лебединое озеро
Интересно, будет ли по этой нейрограмме проведено новое следствие? Вряд ли. Даже если бы там обнаружилось на тридевять статей преступлений… Кого волнует, что происходит на зонных территориях? Особенно в детских городах. Судебные ошибки, фальшивые светляки, резня бензопилой, лечение молитвой… Естественный отбор.
И ведь я сам поспособствовал этому. Я невольно открыл новую эру «духовно и физически здоровых детей», эру русского спартанства. Моя НСК-терапия изменила всю демографическую политику. Нет, разумеется, первый лавр – роботам. Которые вытеснили из мегаполисов всю эту многомиллионную человечью армию рабочих и половых. Нянек и брадобреев. Таксистов и строителей. Все исчезло – и чумазый пролетарий, и офисный планктон. Эти белковые передаточные механизмы постепенно выпали из цепи «сырье – производство – сервировка – желудок». Их заменили идеальные абиотические рабы: не болеют, не уходят в отпуск, не косячат, не ждут повышения, не ноют о прибавке к зарплате и не бунтуют. Именно тогда Москва и начала закрываться, отсекать обменные связи с окраинами, превращаться в замкнутую систему.
С приходом НСК-терапии у элиты открылась перспектива относительно вечной молодости и неограниченной фертильности – это означало, что очень скоро, кроме потомков элиты, в мегаполисах ни для кого просто-напросто не останется места. Так произошло окончательное окукливание и засекречивание Москвы, Питера и нескольких других крупных городов державного значения. В то же время была принята доктрина «о естественном оздоровлении нации», касающаяся детей плебса. Она гласила, что дорогостоящая и трудоемкая забота Государства о больных и нежизнеспособных детях не только экономически неоправдана, но и противоречит духовным традициям самого народа, который, как показывает история, тем здоровее, многодетнее и ближе к Богу, чем меньше он заботится о теле и чем больше – о душе. Отныне – никаких прививок (благо, народ их боится). Никакого лечения, кроме любимых народом трав, заговоров и припарок. Выживают только самые приспособленные, самые имунно и психически крепкие – вот они-то как раз государству и полезны. Рекруты будущего процветания нации. Обожженная глина, закаленный металл. Победа над гниющим западом, над обществом утерянного иммунитета. Абсолютная гармония желаний власти и народа.
Леднев закрыл нейрограмму и устало растер глаза.
Так. Почти шесть. Когда уже снимут режим ЧП? Долго они еще будут нас взаперти мариновать? Сколько еще ждать этих «дальнейших указаний»? Что там происходит снаружи?
– Стена. Покажи-ка новости за день.
На центральной панели включился экран.
– «Аномальная погода для сентября. Из-за снежного урагана многие москвичи застряли в пробках и опоздали на работу. Городской голова заверил Помазанника, что Силовой Купол над Москвой будет готов ко дню Празднования Сороковой Годовщины Его Коронования…»
– Дальше.
– «Житель поселка Хрустальный Мост застрелил всю свою семью и покончил с собой. Им оказался заместитель начальника 17-й службы УСБ КТБ…»
– Дальше.
– «Москвичи обеспокоены внезапным приступом активности хакер-анархистов: многие с утра обнаружили листовки и надписи…»
– Дальше.
– «В Ипатьевской слободе зарезали выкреста. Местные власти говорят, что это провокация – орудует банда тайно жидовствующих…»
– Дальше.
– «Генерал армии Евсей Буянович Пацук доложил Верховному Главнокомадующему, что наши доблестные войска на Каспии разгромили врага и захватили кибернетическое оружие…»
– Умную бурю. Знаем, знаем. Дальше.
– Сообщение от Федерального оперативного штаба Национального Антитеррористического Комитета: «Сегодня в 15.35 на все системы Москвы была совершена масштабная кибер-атака запрещенной организации Хаканарх…»
– Дальше.
– Дальше ничего нет.
– Что значит – нет? С обеда никаких новостей?
– Никаких.
– А что есть?
– Чайковский. Лебединое озеро.
– Не понял… Повтори. Я, наверное, ослышался.
– Лебединое озеро. Прямая трансляция. Включить?
– Нет-нет, погоди.
Чувствуя сильное волнение, Дмитрий Антонович снова подошел к окну, долго всматривался и вслушивался. Ничего. Все тот же безлюдный городской пейзаж.
Заиграли Зузы.
На дисплее появилась взъерошенная голова доктора Рыбкина.
– Да, Иван Семенович, слушаю. Расскажите мне что-нибудь хорошее. Отчет готов?
Рыбкин виновато развел руками.
– Тогда какого черта вы мне звоните, дорогой мой? – раздраженно сказал Леднев и тут же опомнился. – Простите, ради бога. Плохой день. Вы что-нибудь выяснили?
– Я изучил все материалы дела, прочитал нейрограмму. И вот что я думаю. Эти ее видения…
– Воспоминания о будущем?
– Да. Я, кажется, знаю, как их объяснить.
– Сделайте милость.
– Ну, кхм… Я пришел к выводу, что это, так скажем, складки ретроспективной памяти. Смотрите. Мы вводим РЕВ, да? Под его воздействием испытуемый заново проживает прошлое, как настоящее. Поступательно, момент за моментом. И, как в жизни, в каждый текущий момент он сохраняет неведение о последующем моменте. Так должен работать препарат. Но работает не совсем так. Время от времени линейность воспоминаний нарушается – я заметил, что это происходит в моменты проживаемой заново крайней усталости или стресса – и тогда ретроспективная память о последующих событиях может выступать вперед… или назад? – словом, когда пациент находится в какой-то точке хронотопа, которую воспринимает как текущее настоящее, и в эту симуляцию настоящего вторгается более позднее воспоминание…
