В этот момент раздался звонок.
– О, ваш преданный друг и соратник, любимый ученик, доктор Рыбкин. Что ж, – Дурман раскланялся. – Не буду вам мешать.
44. Камень
Главный корпус заброшенного элеватора высится уродливой громадиной на окраине городка. Это старинное, еще довоенное здание – тяжелое и помпезное, но с изысканной формы окнами, которые зияют черными выщербинами разбитых стекол. Вокруг него и по всей территории элеватора мощно разрослись травы, кусты и деревья – так, что в некоторых местах бетонные стены пошли трещинами, не выдержав напора. Повсюду, сквозь арматуру, вздыбленный асфальт, щелястый битум на крышах, сквозь разломы твердого мира пробивается молодая зелень, такая обманчиво-нежная на вид. Весело шумит на ветру свежими листочками, качаясь туда-сюда одной огромной волной, как что-то живое и мыслящее.
Мы идем туда по одичалой железнодорожной ветке, человек сорок, все – кохры, ученики старших классов, оставшиеся на выходных. Вопреки ожиданиям, Юрочка не уехал, он шагает во фронте, рядом семенит и подпрыгивает на шпалах Цыганок, на груди у него висит медная труба, время от времени он подносит рупор ко рту и покаркивает в него: «Ать-два! Ать-два! Подтяниись! Левое плечо вперед! Не отставать! Песню запе-вай!». Никто не обращает внимания на эту клоунаду.
Рита, как всегда, плетется в хвосте, на расстоянии прокаженной, пять аршин, граница с зоной одиночества. Когда дорога сворачивает под ворота элеватора – грубо сваренные, с волдырями на стыках – я приседаю якобы завязать шнурок. На обочине лежит булыжник размером с кулак – Рита, поравнявшись со мной, подбирает его и сует в карман.
– Не вижу Воропая, – шепчет она.
– Тем лучше.
– Вперед, облава! – зовет труба.
Но все и так уже на взводе – пройдя за ворота, толпа набирает разгон, ломится через косматую сныть, сквозь пырей, взбивая сверкающие тучи пыльцы и семян, там и тут разносится индейский клич, визг и хохот.
Кто-то (оказывается, Воропай) хватает меня за плечо и рывком втаскивает в кусты.
– Рита! – успеваю крикнуть я.
Она продирается следом:
– Эй! – ветки хлещут ее по лицу, тянут с головы платок, вцепляются в волосы. – Что за…
Видит его, бледнеет.
– Не ссыте, девочки. Я к вам на стрелку. Звали?
Рита напряженно кивает. Я замечаю, как дрожит ее рука, которую она быстро прячет в карман, оттянутый камнем.
– Ну, пойдем, – говорит Воропай очень равнодушным тоном и, оглядевшись, направляется в непролазные дебри.
Минуты две мы пробираемся сквозь заросли и выходим к какому-то сарайчику с упавшей внутрь крышей. Невдалеке, за полосой крапивы, торчит красный столбик пожарного гидранта.
Отсюда, из одичавшего, онемевшего от долгого безлюдья угла, все наружные звуки кажутся необычайно четкими. «Эй, кохры! Держимся вместе тройками! – кричат от главного корпуса. – Если что – собираемся по сигналу трубы!». Вихрем несется топот многочисленных ног, воинственные завывания и крики. Слышно, как они разбегаются по гулким этажам заброшенного здания.
Мы стоим втроем – среди ветра, шумящей листвы и травы – отделенные от всех слоями близкой тишины и далекой акустики. Воропай, держа руки в карманах, подергивает бедрами и вертит головой, то навостряя ухо, то приглядываясь к нам своим близоруким рассеянным взглядом.
– Ну, чо, давай, – он начинает расстегивать штаны.
– Ты кому говоришь? – спрашиваю.
Он темнеет в лице. Придерживая ремень, подступает ко мне вплотную, словно желая получше рассмотреть, щурится, обводит носом:
– Тебе, сучка. Или я чо-то не понял? Или твоя подружка меня нае…
В этот момент Рита с размаху бьет его камнем по голове.
Покачнувшись, он поворачивается к Рите, штаны спадают – все происходит медленно и неестественно, будто кто-то нарочно растягивает и запутывает каждое движение, – хватается за нее и, стреноженный колошнинами, грузно валится, подмяв ее под себя. Какое-то время они лежат неподвижно: Рита – навзничь, Воропай – ничком, обхватив ее руками и прильнув головой к ее животу, словно прислушиваясь к чему-то. Тяжело дыша, она выбирается из-под него и с омерзением, с беззвучным утробным воем колотит по нему ногами, пытаясь оттолкнуть от себя. Его тело отваливается набок.
Рита все бьет и бьет ногами.
На четвереньках, чувствуя себя зверем, я подбираюсь к ней и накрываю ее губы рукой.
– Так-так-так, – раздается голос. Трещат кусты. На полянку выходит Юрочка, а с ним еще четверо – Сухотин, Карпенко, Самойлов и Цыганок с медной своей трубой. – Все всё видели? – Юрочка обвинительным жестом указывает на нас. – Взять их.
Нас хватают и оттаскивают от Воропая.
– Свяжите им руки платками.
Срывают с нас платки и связывают.
Воропай приходит в себя. Держась за голову, он сидит на земле, покачивается и мычит.
– Ыыы… Ыыы… Бля, Базлай… Чо вы так долго? Эти суки меня чуть не убили. Суки…
– Штаны надень.
Юрочка поднимает с земли брошенный Ритой камень, оборачивается к Цыганку:
– Позови остальных. Скажи: суд будет, – Цыганок прикладывает к губам орало. – Нет, стой. Отдай Сухотину.
Цыганок возмущается:
– А чо, он типа круче, да?
– Да.
Цыганок с раздраженным сопением срывает с себя матюгальник и отдает Сухотину. Тот долго протирает орало рукавом, наконец брезгливо подносит ко рту и, определив стороны света, поворачивается к элеватору:
– Всем кохрам! Внимание! Срочно собраться у восточного гидранта! Будет суд! Повторяю…
– Будет суд, – торжественным, скорбным голосом произносит Юрочка, глядя куда-то вдаль.
Отовсюду нарастает гул голосов: «Поймали! Поймали? Где? Что? Кого поймали? Нелегала? Невидимку? Подать его сюда!» – и, ломая кусты, на зов трубы выходит вся облава, все сорок кохров. В глазах темно от ужаса и стыда.
Все выстраиваются полукругом и разочарованно замолкают: вместо загадочных неуловимых невидимок – всего лишь мы с Ритой.
– Айю! – говорит Лезга. – Вы зачем девочек связали? Что за херня, малята?
– Тишина! – бьет ребром ладони о ладонь Юрочка. – Объявляю заседание открытым. Так, – чешет он щеку. – Чо там дальше. А, ну типа: слушается дело ученицы девятого класса школы такой-то бла-бла-бла Гамаюн Риты, Ритули нашей драгоценной, и ее полоумной наперсницы Дерюгиной Дианы.
– Это судья должен говорить, – замечает Сухотин, неуютно поправляя очки.
– А я кто?
– Я думал, ты будешь прокурор.
– А, ну да. Точно. Ну, пусть тогда судьей Воропай будет.
– Он же потерпевший.
