Леднев с холодной печалью осознал, что сегодня его ликвидируют в любом случае: если РЕВ-препарат эффективен как средство идеальной памяти – то, кроме формулы «Кощеевой иглы», нейрограмма заодно выдаст комитетчикам все крамольное содержание его головы, и его казнят как врага. Если же РЕВ-препарат окажется неэффективным и комитетчики не получат формулы – это приговор ему как ученому, и его казнят как мошенника. А учитывая то, что он видел сегодня в кремлевском бункере – его еще и дополнительно казнят – как свидетеля.
Однако я могу спасти эту девочку. Зачем? Что мне до нее? Почему? А потому что… могу. И потому что это красиво. Потому что это красиво. Дмитрий Антонович невольно улыбнулся.
– Вижу, вы в хорошем расположении духа? Ну, вот и ладненько, – Дурман появился, как всегда, бесшумно и невесть откуда. Вероятно, где-то в квартире есть потайная дверь, соединяющая ее с другим помещением.
– У меня отчет готов, – сказал Леднев.
– Прекрасно! – следователь живо огляделся. – И где же он?
– Он умещается в три кратких слова.
Дурман нахмурился и, шумно вздохнув, упал в кресло.
– Вы… Вы просто какой-то… несносный ребенок. Еще язык покажите.
– Стойте-стойте, вы, кажется, не так меня поняли, – простодушно рассмеялся Леднев. – Три слова – это не то, что вы подумали! Это – «я не знаю». Я не знаю! Вот и весь отчет. Надеюсь, Сократ разделит мою скорбь, когда я встречусь с ним в первом круге ада.
– Это неправославный ад. Духовно нам чуждый. Так что не надейтесь, – проворчал Дурман. – Мы вам обеспечим наш родной сермяжный ад. Если вы не перестанете кривляться.
– Боже упаси, кривляться, вот еще. Я серьезен и прям, как столб электропередач. Вас ведь интересует, действительно ли РЕВ-препарат дает, грубо говоря, способность видеть будущее? Вот почему вы мгновенно опечатали и засекретили Лабораторию Памяти, да? Если РЕВ – это, как там сказал доктор Рыбкин, точка универсума – то мы имеем вид совершенно нового, уникального оружия. Онтологического оружия. О, это было бы самое могущественное оружие в мире! Кто владеет временем – тот владеет всем. Так вот: я не знаю. Но если вы меня спросите, что я об этом думаю… Что ж, я могу повторить только то, что вы уже наверняка подслушали из нашего разговора с Рыбкиным: воспоминания о будущем – невозможны. Вот что я об этом думаю. Невозможны в принципе, и не важно – вангует ли пациент сам по себе или под нашим препаратом – это всё ловы. Конфабуляции. А раз пациент под РЕВ-ом выдает ловы – значит, РЕВ не работает, и я должен признать свое научное поражение.
Леднев, безмятежно улыбаясь, развел руками.
Дурман мрачно и подозрительно засопел:
– И что же вам мешает его признать?
– Ну, – смилостивился Леднев. – Я ведь могу быть не прав. Нужен опровергающий эксперимент.
– Какой?
– Элементарный. У нас ведь одна такая подопытная? Отпустите ее. И наблюдайте, не вмешиваясь. Если ее предвидение насчет мужа-инвалида сбудется с достаточной точностью, в подробностях – значит, я, возможно, неправ, и память о будущем, возможно, существует. Возможно. Но так ли это, и какова ее природа, и действительно ли эту память запускает РЕВ – это все вопросы, которые требуют дополнительных многолетних, кропотливых исследований.
– Я предлагаю вариант попроще. Мы ее сегодня же ликвидируем. И посмотрим, как после этого исполнятся ее предсказания.
– Сделайте одолжение, – сказал Леднев как можно признательней. – Это сразу, без лишних хлопот, докажет мою правоту.
– И вашу научную несостоятельность?
– И мою научную несостоятельность.
– Все-таки это абсурдно, не находите? Чтобы доказать, что вы правы, надо доказать, что вы неправы. Или наоборот… Я уже запутался.
Леднев пожал плечами: мол, что поделать.
– Не понимаю! – Дурман шагнул к раковине и нервно, с досадой переключая кран, автоматическими движениями вымыл стакан Леднева. – Не понимаю. Зачем вы сами себе яму роете? Вы же, отрицая себя как ученого, вы же сами себе подписываете смертный приговор! Формулу Кощеевой иглы вы украли и не помните, РЕВ у вас не работает. Это что же, государство пятьдесят лет тратило огромные деньги на мошенника и вора?
– Выходит, так. Глупое какое-то государство получается, да? – ехидно поежился Леднев.
Дурман медленно заиндевел. В глазах его застыл какой-то хтонический ужас. Он поставил стакан, не глядя, снова взял, обернулся вокруг себя, как слепой, сдернул с крючка полотенце.
– Думаю, – бескровным голосом прошелестел он, – в вашем предложении есть резон. Мы ее отпустим. А что. Интересный эксперимент, да, определенно… Да… Ну и что, что долгий? Быстро только кошки родятся, хе-хе… Понаблюдаем, посмотрим… – Руки его бессмысленно и бодро натирали стакан полотенцем до стекольного визга. – Поизучаем. А что. Мы это любим. И вы, и мы. У нас с вами много общего, так ведь, Дмитрий Антоныч?
Леднева слегка передернуло: «у нас с вами». Он едва не вспылил – нет между нами ничего общего! – но сдержался. В тесной маленькой кухне, стоя лицом к лицу со своим врагом, он впервые заметил, насколько тот мал ростом – Леднев видел перед собой его плешивую макушку с жидкими пучками волос над ушами, – мелькнула мысль: а ведь мне ничего не стоит… Полка с ножами – как раз на моей высоте, на расстоянии моей вытянутой руки. Схватить – и в шею.
– Как вам угодно, – пробормотал он и вышел.
Лег на диван, лицом в потолок. И почему я решил, что спасу ее? Даже если Дурман выполнит обещание и ее оставят в живых. Может, она совсем не хочет жить в том будущем, которое увидела?
Закрыл глаза. Что теперь? Он почувствовал себя ножом в киселе.
– А не хлопнуть ли нам по рюмашке в знак, тксзать, примирения?
Голос вежливый и сухой, немного усталый, неуловимо проникновенный. Мелкие шажки – туда-сюда – на мягких подошвах. Запах – суконный, фабричный, с прокисшей отдушкой безликого одеколона и свежим амбре отрыжки. Движения скованные – одежда шуршит при ходьбе, как у робота. Забавно, – подумал Леднев, – закрытыми глазами ты видишь как будто гораздо полнее, ярче. Может быть, именно поэтому я в детстве и зажмуривался во время игры в прятки – не чтобы спрятаться от человека, а чтобы обнаружить человека?
Звякнуло стекло, забулькало что-то, разнеслось сивушными парами.
– Ну? Мир?
– Я ни с кем не воевал, – Леднев открыл глаза.
Дурман сидел перед ним в изголовье с рюмкой полынного самогона в руке, как заботливый врач с микстурой. И – да, это была именно та микстура, о которой Леднев мечтал на протяжении всего этого безумного дня. Стараясь сохранять достоинство, он приподнялся на локте и, деликатно взяв рюмку, опрокинул в рот.
– Вот. Правильно, – Дурман достал из-за пазухи серебряную флягу, налил себе в другую рюмку и, чокнувшись с воздухом, выпил. – В этой войне мы на одной стороне. Мы все – солдаты одного генерала.
