Глебу хотелось спросить, как выглядит он сам и к какой категории мужчин она отнесет его. Но, судя по тому, как мило эта женщина с ним разговаривала, Сиверова она отнесла к мужчинам положительным.
– От него не перегаром, а одеколоном хорошим пахло, я даже не знаю, каким. В наши времена таких не было, – Баратынская говорила так, словно бы ее и Павла Павловича времена уже иссякли, сойдя на нет.
Понемногу картина начала проясняться. Ниточка оказалась не настолько гнилой, как показалось генералу Потапчуку.
– А вы могли бы узнать этого мужчину, покажи я его фотографию?
– Без сомнения. Непременно. Я даже видела его и улыбающимся, и с гримасой боли на лице.
Глеб пожалел, что не обладает талантом художника. Ведь можно было бы сейчас со слов разговорчивой, словоохотливой Софьи Сигизмундовны нарисовать портрет, а это было бы уже кое-что, от чего можно было бы плясать, особенно зная о болезни подозреваемого.
– А еще какие-нибудь приметы были – шрамы, родинки, татуировка? Может, на руке не хватало пальцев, может, перстень какой-нибудь или браслет?
Софья Сигизмундовна напряглась, прикрыла глаза, ее губы шевелились. Помолчав с минуту, она убежденно произнесла:
– Как сейчас его перед собой вижу. Жаль, вы в мозг мой заглянуть не можете и сфотографировать.
Никаких особых примет: нос нормальный, губы нормальные, все при нем. Цвет лица не очень хороший, какой-то бледный, землистый. Но это, скорее всего, связано с язвой. И мешки под глазами, но не такие, как у пьяни, а как у не очень здорового человека. Хотя, с другой стороны, я вот думаю, вроде мужчина молодой, крепкий, и как это его угораздило язву заработать?
Наверное, не женат, питается нерегулярно, ест что-нибудь соленое, острое, и нервы… Все болезни от нервов.
Вот и у меня печень пошаливает, как только с Павлом Павловичем повздорю, голова болит, только таблетками и спасаюсь.
– Понятно, – разговор опять вернулся к таблеткам. Глеб словно бы чувствовал, что это единственная конкретная деталь, которая к чему-то может привести. – Софья Сигизмундовна, так вы говорите, «Де-Нол»?
– Ну да, конечно. Я же не могла ошибиться, я же видела коробочку, видела, как он вытряхивал последние таблетки…
– Ас чего вы взяли, что они последние?
– Как это с чего взяла? Больше в бутылочке ничего не было. Не стал бы он ее с таблетками выбрасывать.
– Как выбрасывать? – Глеб насторожился, словно рыболов, увидевший, как поплавок на водной глади дрогнул, медленно пополз в сторону и вот-вот утонет…
– Он ее в мусорное ведро выбросил.
Глеб тут же посчитал – все это было позавчера.
– А мусор вы выносили?
Софья Сигизмундовна замялась, вспомнив, что она еще вчера должна была вынести мусорное ведро.
«Может быть, пока я сидела в своей комнате, муж вынес?»
– Погодите, погодите…
И она быстро засеменила, постукивая каблучками по давно не циклеванному паркету в кухню, вернулась и радостно сообщила:
– Ведро полно мусора. Так что вы, Федор, можете убедиться, что я правильно запомнила название лекарства.
Глеб вскочил, как подброшенный пружиной:
– Покажите. Только извините, Софья Сигизмундовна, я буду все делать сам.
Ведро, полное мусора, было извлечено из шкафчика. Тут же, на кухне, расстелили несколько газет. Глеб аккуратно вытряхнул содержимое ведра. Он знал: ничто так красноречиво не может рассказать о человеке, как мусор, хотя на первый взгляд это всего лишь отходы человеческой деятельности. Да, мусор говорил о многом, по нему несложно было догадаться, что в этом доме больших денег нет, что супруги не ладят, что на всем экономят. И если, например, целлофановый пакет оказывается в ведре, то это значит, что им уже пользоваться невозможно, что он наверняка дырявый.
Глеб перебирал мусор. Наконец он добрался до искомого – примятая картонная коробочка с названием «Де-Нол», написанным черным шрифтом.
– Вот она.
Он аккуратно, двумя пальцами за уголки взял коробочку, подковырнул ногтем крышечку. Внутри лежал пластмассовый пузырек.
«Вот на этом пузырьке могут быть отпечатки, должны быть! И если удача на моей стороне, если она мне не изменила…»
Он попросил чистый конверт. Потом еще минут пятнадцать Глеб и хозяева квартиры пили чай, оживленно и мило беседуя.
Наконец Глеб распрощался, договорившись с хозяйкой, что, возможно, завтра он их еще раз навестит, естественно, предварительно позвонив, и они вместе с Софьей Сигизмундовной попытаются составить портрет этого лже-монтера.
Когда Глеб вышел на улицу, Софья Сигизмундовна вдруг задумалась и даже глаза зажмурила, пытаясь вспомнить лицо гостя. Как ни странно, она помнила голос, интонацию, помнила даже руки с чуткими пальцами, а вот лицо словно смазалось – будто находилось под вуалью.
«Странно… Со мной никогда такого не бывало. Как забвение нашло».
– Павел, Павел! – обратилась она к мужу, который складывал мусор в ведро и незлобно бранился, понимая, что иногда и от невыброшенного мусора случается польза. – Ты помнишь лицо этого человека?
– Какого?
– Федора Молчанова.
– Конечно.
– Опиши.
– Ты что, Софья, за дурака меня считаешь?
– Какого цвета у него глаза?
– Глаза? Да наверное, такого же, как и у меня, – произнес Павел Павлович и тут же засомневался. Он не мог с полной определенностью ответить, какого цвета глаза у гостя, хотя смотрел в них не меньше десяти раз. – Странно… – сказал Павел Павлович. – Не дури ты мне голову. Софа, я пойду вынесу мусор.
– Я сама вынесу, моя очередь.
– Ладно уж, я твоей заваркой воспользовался, – признался Павел Павлович.
– А я-то думаю, почему чай такой вкусный? – усмехнулась жена. – Ты же ведь дешевую покупаешь, а я, в отличие от тебя, на заварку денег не жалею, поэтому и перед гостями не стыдно. Он хвалил чай.
– Он хвалил не поэтому.
– А почему?
– Знаешь, Софа, один еврейский анекдот?
– Какой? Вечно ты со своими анекдотами… – буркнула Софья Сигизмундовна, хотя муж уже года три никаких анекдотов ей не рассказывал.
– Евреи, заварки не жалейте, и тогда чай будет вкусный.
Софья Сигизмундовна рассмеялась, вспомнив, что этот анекдот в свое время она же мужу и рассказала.
– Тебе хорошо так говорить, ты же не свою заварку засыпал.
– А в анекдоте, Софа, ничего не сказано о том, чью заварку не надо жалеть.
И муж с женой рассмеялись. Ссориться им уже не хотелось.
