В подаренном номере журнала «Звезда» № 8 за 1976 год, который открывался повестью «Улетающий Монахов», было написано: «Дорогой Пан! В доме Паевского, что расположен в Восточной Пруссии, неподалеку от местечка Росситен, была написана эта вещь, по крайней мере наполовину. Надеюсь, что хотя бы наполовину она придется тебе по вкусу. Привет! Андрей. Сент. 76».
На форзаце книги «Дни человека» Андрей написал: «Пану Паевскому – полуполяку от полунемца – с естественной точкой встречи именно на Косе. Сердечный привет! Андрей Битов. 29 декабря 76 г. С Новым Годом!». А на форзаце «Семь путешествий»: «Пану Паевскому – книгу, в которой намешано не меньше кровей, чем в нем, – дружески. Андрей Битов. Сентябрь, 76».
Андрей проложил дорогу на косу и другим известным людям – журналисту Юрию Росту и писателю Юзу Алешковскому (незабвенному автору известной зэковской песни «Товарищ Сталин, вы большой ученый и всех наук вы главный корифей, а я простой советский заключенный, не коммунист и даже не еврей»). В нашей книге посетителей полевого стационара появилась в те годы и такая запись Юрия Роста: «…Вы давно вошли в мою жизнь как литературные герои Андрея и были любимы. Теперь, побывав здесь, я убедился, что хорошие люди и хорошая литература могут соседствовать реально…»
Несмотря на то что с 1997 года я уже работал не на биостанции института, а в самом Зоологическом институте в Петербурге, мы с Андреем неожиданно встретились вновь на полевом стационаре в августе 2008 года. Он подарил мне книгу «Моление о чаше. Последний Пушкин» и написал: «Пану 12-го – про то, как человеку было никак не лучше, чем нам. 24.08.08. 12-й км. А. Битов».
Последняя наша встреча при скорбных обстоятельствах произошла в ноябре 2013 года, на похоронах Виктора Дольника. Он прилетел на похороны из Москвы и проникновенно произнес последние слова прощания, подчеркнув особое влияние молодого тогда Виктора на свое восприятие основных идей эволюции жизни и человека как биологического вида.
В одном из подаренных мне Андреем листов со стихами были части из повести «Лес» (стихи Лёнечки). В двух катренах были такие строки:
Не бойтесь, больше вашего не дам
За эту жизнь. Не надо сдачи: что там?
Пусть эта мелочь вновь приснится вам
К обогащенью… Я – за поворотом.
И слышу плач у гроба своего…
Явилась наконец?.. – ответ в конверте.
Иль не пришла… – «Хоронят-то кого?» –
За гробом нищенкой хихикает бессмертье…
Битов и архитектурный деконструктивизм (записки архитектора)
Эта история мне рассказана Андреем давно, а произошла она еще раньше. Андрей в то время был молодым и еще малоизвестным писателем, еще до знаменитой полемики в Литгазете, которую «страшный Владимир Ермилов» (один из самых влиятельных критиков в СССР, заслуживший прозвище «Громила советской литературы») неожиданно окончил словами «За Битова трех небитых дают». Так вот, вдруг звонят Андрею из «Большого дома» на Литейном и вежливый голос просит, если не трудно, зайти. Андрей приходит в ленинградское отделение КГБ, в надлежащий кабинет. Его встречает полковник и говорит ему, что приехавшие в Ленинград молодые американские писатели желали бы встретиться с ленинградским молодым писателем в непринужденной обстановке. Вы единственный писатель Ленинграда, владеющий английским языком. У нас к вам просьба пообедать с ними в ресторане. Деньги, естественно, мы даем, но с вами будет и наш человек, он и заплатит. Андрей согласился, почему бы не пообедать с американцами.
А. Великанов и А. Битов
Встретились, сели за стол, начался обед, и в самом начале американцы спрашивают Андрея, как он относится к советской власти. Андрей спокойно и обстоятельно отвечает им, дальше пошли разговоры о литературе, о поэзии, о том о сем.
На следующий день опять звонок из «Большого дома»: не могли бы вы к нам снова зайти? Андрей приходит. Вам вчера американцы задали заранее подготовленный провокационный вопрос о вашем отношении к советской власти. Наш сотрудник не может пересказать ваш ответ, не могли бы вы сами нам рассказать, по-русски конечно, как вы им ответили? Андрей рассказал по-русски. Полковник задумался надолго. А не могли бы вы это рассказать самому генералу? Пошли к генералу. Андрей опять рассказал. Генерал молчал. Видно было, как мысль шевелится в его голове. «Угу», – сказал он, и аудиенция была закончена.
Эта история очень характерна и для всего творчества Битова. Ведь на простые вопросы у него получаются очень непростые ответы. Ничего общего не имеющие с предполагаемым ответом читателя (да – нет). Это происходит от того, что он всегда сложно мыслит и прямой ответ его не устраивает, жизнь – сложнее, и ответ должен быть сложнее. Эта сложность жизни присутствует во всем его творчестве.
Я вспоминаю несколько страниц текста «Пушкинского дома», где описывается, как герой увидел свою любимую женщину. А как же меньше, это же сложнейшая история – увидеть в окно «ее»…
А как понять, отчего произошли русские революции – девятьсот пятого года, а также Февральская и Октябрьская? Да что понимать – мы ведь с детства знаем, что из-за экономического неравенства классов. Но это для Битова слишком просто. Жизнь сложнее! И он рассказал мне, что причиной революций была – необходимость сохранить Империю. И ведь сохранили, на целых семьдесят с лишним лет! Трансцендентно, мистически… А почему неправильно? Жизнь-то – сложна… Ну и как такое понять простому работнику госбезопасности? Как и, главное, зачем ему понять трансцендентность жизни?
Но иногда не только ответы, но и вопросы Битова ставили в тупик. Сидели мы на даче и тихо выпивали, засиделись до ночи. Я уже клюю носом. Вдруг Андрей спрашивает меня: «Скажи, Саша, а ведь правда очень много общего в судьбах Фанни Каплан и мадам Бонасье?..» Этот вопрос меня просто напугал, от растерянности ответил коротко: «Я, пожалуй, пойду спать!»
Утром я почти забыл эту историю. А вспомнил в другие уже времена, когда сидел за столом рядом с Беллой Ахмадулиной. Андрей и Белла были близкими друзьями, очень уважали друг друга и, по-моему, даже были платонически влюблены. Белла молчала, она не могла поверить, что Андрей просто сказал глупость. Надо просто понять его мысль, а что мысль есть, она не сомневалась! И действительно, вдруг она улыбнулась и говорит: «Сашка, а ведь он прав! Они обе ни при чем, обе не имеют никакого отношения к истории, в которую попали! Еще в детстве я возмущалась – зачем Дюма ввел эту любовь Д’Артаньяна в роман. Она только замедляет быстрое течение повествования!»
Да, Битов не мог, просто не мог сказать глупость! Это мы не можем понять его вопрос. А ответ ясен: они обе, и Фанни Каплан, и мадам Бонасье – жертвы. И всё. Одна жертва реальной политики, другая жертва развлекательности романа. Но обе просто жертвы!
