Он все время думал о датах и сроках. И однажды придумал, как увеличить свою жизнь. Начал считать свой возраст не от рождения, а от зачатия. Подсчитал, что это произошло в Анапе в сентябре. И рамки жизни расширились.
Как-то за границей он увидел православный храм и решил исповедоваться. Батюшка начал исповедь, но понял, что русский прихожанин находится несколько не в том состоянии, когда совершается таинство. Священник задал Битову только один вопрос: «Вы желали кому-нибудь зла?» И Андрей Георгиевич честно ответил: «Никогда и никому». Этого было достаточно, чтобы батюшка прочитал разрешительную молитву.
Когда Битов дарил мне свою последнюю книгу, с юмором написал «предполагаем жить и глядь… опять живем». И не оставляет надежда, что ошибся не он, а все остальные. Как тогда, во время прямого эфира в телестудии – он откроет глаза и начнет отвечать на вопрос, который был задан до того, как все произошло.
Однажды на каком-то вечере жена сделала Андрею Георгиевичу замечание: «Что ты уходишь со всех вечеринок самым последним, как привратник!» Битов обернулся на остававшихся с ним в финале. Ими были Белла Ахмадулина, Фазиль Искандер, Булат Окуджава. Битов пожал плечами: «Вполне нормальные привратники…»
Как же была права его жена. Он оказался привратником. Для многих своих. И вот ушел среди последних.
И закрыл двери.
Битов. Единственный экземпляр
Писать про Битова, о Битове, для Битова – невозможно. Не получилось ни у кого, кроме, пожалуй, Валерия Попова. У меня тоже скорей всего не получится… Ну да попытаюсь… Хочется и надо.
Дело в том, что большое, как известно, видится на расстоянии, а я – так уж получилось – последние сорок лет был близок с ним, хотя, бывало, не виделись мы неделями, месяцами, а то и годами.
Близок не в том смысле, что он – мой старший друг, товарищ и брат, каковым мне был, например, Василий Павлович Аксенов. Битов, по моим наблюдениям, к себе никого никогда не подпускал, и глуп был тот человек, который самонадеянно полагал, будто он Битова познал, изучил или сдуру решил, что Битов его вдруг ни с того ни с сего одарил «людскою ласкою», взял в «свой круг». Свой круг у Битова был неизменен: Юз Алешковский, Белла Ахмадулина, архитектор Александр Великанов, Резо Габриадзе, этолог Виктор Дольник, Михаил Жванецкий, певица Виктория Иванова, Отар Иоселиани, Грант Матевосян, Пушкин Александр Сергеевич, фотограф Юрий Рост, Володя Тарасов – мирового класса барабанщик.
То, что некоторые из этих личностей уже переместились в иной мир, значения не имеет. Ведь жизнь, как известно, вечна.
Я в сей круг не вхожу и не лезу. Во-первых, другое поколение, он – мэтр, он мне рекомендацию давал в Союз писателей СССР, откуда меня вскорости после принятия выперли. А во-вторых… ну, не вхожу, и всё. Отношения у нас всегда были сложные. Начиная с посвящения мне рассказа «Неистовый Орландо» и заканчивая дракой неизвестно по какому поводу на ночной морозной улочке Переделкина в 1979, что ли, году. Битов, как бывший боксер, бил хорошо, но я был младше его на девять лет. Как, впрочем, и сейчас.
Близок лишь потому, что близки мне практически все его строки. Начиная, естественно, с «Пенелопы», «Бездельника», которые были про меня. Были источником радости для меня и моих товарищей. Что, дескать, смотрите-ка, кругом сплошной Советский Союз, а в нем вдруг оказался такой замечательный Андрей Битов, по образованию, кстати, тоже геолог. И заканчивая даже не «Последним из оглашенных», а усложненной лексической невнятицей совсем новых его текстов – высказываний, которые невозможно было читать просто так, в которых нужно было мучительно искать сверхценный смысл. По ходу чтения то обретая его, то вновь теряя.
Ведь Битов – умнейший человек, и это исключение среди крупных русских писателей второй половины ХХ века. То есть я вовсе не хочу сказать, что Василий Аксенов, Виктор Астафьев, Фазиль Искандер, Василий Шукшин были глуповаты. Я о том, что создание прозы поверялось у них данным им от Господа даром прозы. А у творца многих прозаических шедевров Битова – даром ума и сопутствующей этому уму рефлексии.
В этом есть что-то мистическое, как при расставании души с телом. То есть душа, отлетая, находится пока еще тут же, рядом, а телу уже каюк.
Как упомянутому ХХ веку, бывшей советской Империи или докомпьютерному человеку, только сейчас построившему «мы наш, мы новый мир», в котором сошли с ума уже ВСЕ, и это демонстрируется городу и миру ежедневно – от Москвы до самых до окраин типа Харькова, Вашингтона, Лондона и Донецка.
Битов за свою жизнь написал столько мучительно завлекательного, яркого, сочного, сложного и простого, что все рассуждения о нем, все попытки растолковать суть его существования в пространстве и времени заранее обречены на неуспех. Он многое, если не все в этой жизни предугадал и никогда не скрывал своих предсказаний.
Выражаюсь я, скорее от смущения, как-то неясно. Поэтому, чтобы пояснить эти свои смятенные фразы вспомню эпизод, произошедший при мне в доме Беллы Ахмадулиной.
80-е прошлого века. Выпивали тесной компанией. Андрей был задумчив и молчалив. Какой-то посторонний, богатый кавказский врач в восторге сказал своему кумиру Битову, с которым Белла только что познакомила его:
– Вы, оказывается, так молодо выглядите, я думал, вы гораздо старше, когда читал мудрые ваши «Уроки Армении» и «Грузинский альбом».
Битов промычал что-то неопределенное. Пропустил мимо ушей, как нечто неважное.
А тут Гриша Горин обронил следующий простенький анекдот:
«Офицеры приходят к генералу. Отдают честь.
– Товарищ генерал, ваше задание выполнено.
– А я ведь вам ничего не приказывал.
– Так мы ничего и не делали!»
И вдруг Битов возопил в отчаянии, то ли искреннем, то ли очень хорошо сыгранном:
– Ну почему?! Почему не я это сочинил?..
И я, кажется, только сейчас начинаю понимать смысл и битовского равнодушия к похвале, и этого отчаяния. Битов испытывал ревность не к успеху у читателей, а – к мысли. Он писал и всегда знал, что именно он пишет, требовал от себя абсолютной полноты мысли – в собственном тексте…
Тогда как в прозе упомянутых выше других классиков элемент незнания того, что они делают, превалирует над выверенностью замысла, сюжета, фабулы, словосочетания, сути содеянного и его места на карте литературы – отечественной и мировой.
Я, впрочем, на этом своем утверждении не настаиваю, потому что кто я такой, чтобы Битову определения давать? Без меня таких определяльщиков в его биографии было предостаточно. Начиная с того «совецкого», который пустил в обиход на заре его писательской юности малокачественную фразу «За Битова двух небитовых дают» и заканчивая тем окололитературным говнюком, который пару лет назад среди прочего оскорбительного вранья публично сообщил, что Битов деградировал, что его уже много лет никто не видел трезвым.
