Битов – великий человек, который к своим годам сделал все, что положено мужчине. Дерево, дом, сын… И огромная книга, как одна мысль. «Империя в четырех измерениях», ни больше ни меньше.
В нее вошло столько книжек, что тот, кто прочитает их от корки до корки, имеет весомый шанс поумнеть, избыв юдоль печали и воспарив над взбаламученным, мусорным морем мира сего.
Битов в шестнадцать лет получил значок «Альпинист СССР».
Битов свободно говорил по-английски, он читал на английском лекции в лучших университетах мира.
Битов стоял у истоков Русского ПЕН-центра и первым забил тревогу, когда правозащитная писательская организация стала, вопреки постулатам Джона Голсуорси, превращаться в митинговое политическое сообщество.
Битов являлся вице-президентом Международного ПЕН-клуба и почетным президентом Русского ПЕН-центра. Битов – кавалер всяческих орденов и лауреат множества премий, отечественных и международных…
Но если меня спросят, имея в виду Андрея Георгиевича Битова: «Что у тебя общего с ним?», то я не стану поминать альманах «МетрОполь», годы испытаний и потерь, встречи и разговоры в Москве, Питере, Берлине, Лондоне, Софии, общие дела – как мы, например, с помощью школьной линейки делили с неизвестным мужиком на троих во время сухого «горбачевского» закона бутылку 0,75 водки в магазине «Рыба», что существовал до новых времен на улице Красносельской, около трех вокзалов, где он, коренной ленинградец, жил уже так много лет, что у него на подоконнике выросло дерево.
А отвечу, как скромный персонаж замечательной пьесы Людмилы Петрушевской «Чинзано», повествующей о выпивающих людях Империи:
– Общего у меня то, что я люблю его.
А уж любил ли он меня – не суть важно.
P. S. Для придания убедительности моим словам присоединяю к тексту свидетельство БЕЛЛЫ АХМАДУЛИНОЙ:
Отступление о битове
Отрывок из цикла «Глубокий обморок»
Когда о Битове…
(в строку вступает флейта)
я помышляю… (контрабас) – когда…
Здесь пауза: оставлена для Фета
отверстого рояля нагота…
Когда мне Битов, стало быть, все время…
(возбредил Бриттен, чей возбранен ритм
строке, взят до-диез неверно,
но прав) – когда мне Битов говорит
о Пушкине… (не надобно органа,
он Битову обмолвиться не даст
тем словом, чья опека и охрана
надежней, чем Жуковский и Данзас) –
Сам Пушкин… (полюбовная беседа
двух скрипок) весел, в узкий круг вошед.
Над первой скрипкой реет
прядь Башмета,
удел второй пусть предрешит Башмет.
Когда со мной… (двоится ран избыток:
вонзилась в слух и в пол виолончель) –
когда со мной застолье делит Битов,
весь Пушкин – наш и более ничей.
Нет, Битов, нет, достанет всем ревнивцам
щедрот, добытых алчностью ума.
Стенает альт. Неможется ресницам.
Лик бледен, как (вновь пауза) луна.
Младой и дерзкий опущу эпитет.
Сверг вьюгу звуков
гений «динь-динь-динь».
Согласье слёз и вымысла опишет
(все стихло) Битов. Только он один.
После Битова
В шестидесятые Ленинград был для меня Афинами.
Мне там нравилось все: широкая вода и низкое небо, балет «Спартак» в постановке Якобсона, рюмочные и кафе «Норд», «Мещане» Товстоногова, Соломон Волков, комсомольский вождь консерватории, уже знаменитые композиторы Сергей Слонимский и Борис Тищенко, шекспировская Джульетта Алисы Фрейндлих, эрмитажные «Атланты» Городницкого и, разумеется, альманах «Молодой Ленинград», о котором я только что опубликовал статью в еще старой, выходившей трижды в неделю «Литературной газете», особо выделяя прозаиков Андрея Битова и Рида Грачева.
И до переезда в Москву Андрей был замечен в цедээльском писательском кругу благодаря активности Вадима Кожинова, сразу почувствовавшего незаурядное дарование автора рассказа «Пенелопа». Собственно, он меня и навел на Битова и на литгазетовскую статью, которая произвела некоторое впечатление в Питере, позволив (надеюсь) выйти на свет божий некоторым почти андеграундным авторам. Но главная поддержка исходила от двух писательниц, двух Вер, Пановой и Кетлинской, которым Смольный, выдержав небольшую паузу после известных литературно-политических репрессий, не мог отказать в идеологической лояльности. Кетлинская взяла на себя редактуру альманаха выпуска 1965 года.
Питер тех лет был набит молодыми гениями и корифеями. Они принадлежали к разным литературным тусовкам, и многие мечтали о первой самостоятельной книжке или, на худой конец, о публикации в журнале «Юность». Битов был успешнее других. У него уже было две книги и известность.
Напомню, что в это время Бродский отбывал ссылку. Владимир Марамзин начинал собирать самиздатовское избранное. Сергей Довлатов подрабатывал поденной журналистикой и числился литсекретарем Веры Пановой. Валерий Попов только готовился к дебюту. «Ахматовские сироты» еще не стали легендой.
Трагической оказалась судьба Рида Грачева. Его почти не печатали. Талантливый и светлый человек постепенно сошел с ума. Навсегда врезалась в память его раненая улыбка вечного детдомовца. Лишь после смерти писателя друзья (и прежде всего Яков Гордин) подготовили и издали собрание его рассказов и эссе.
Лучшие авторы «Молодого Ленинграда» не походили на московских шестидесятников. Романтических коллективных иллюзий здесь не наблюдалось (я говорю о тенденции, а не о персоналиях). Почиталась человеческая индивидуальность, свободная от всех, даже самых лучезарных, идеологических одежд.
«Всю правду сказать невозможно, но все сказанное тобой должно быть правдой». Пожалуй, это изречение Бисмарка созвучно битовскому пониманию литературного труда, оно просится в эпиграф к его творчеству. Он рано нашел свою нишу, где старался не лгать, все глубже и глубже погружаясь в психологию молодого интеллигентного горожанина, проверяя его на моральную прочность при свете несомненных этических ценностей.
Битов стал чутким диагностом нашего нетвердого расползающегося времени. По времени и герои, улетающие, когда надо приземлиться, безвольные, когда дело доходит до дела. Но это в беллетристике. Совсем другой тон в его лирической прозе и эссеистике. Битовский шедевр такого рода – «Уроки Армении». Эта книга (как и всё у Битова) не столько об Армении, сколько о себе и о России. Здесь голос любви и веры начинает звучать открыто и свободно, разрушая оковы уже привычного для автора аналитического стиля.
