Наверное, Болдино для Битова – это некое фантастическое, райское место, в котором его уже поджидает Пушкин, да и много кто еще.
Резо Габриадзе, когда этим летом мы снимали его для фильма, сказал: «Битов – вечный странник, наверняка отправился именно туда».
Над последней книгой Битова «В ожидании осени» мы работали так: он надиктовывал, я записывала, потом расшифровывала, правила, выстраивала в единый текст по смыслу, давала ему на вычитку, правила снова. И так пока Битов не считал, что текст готов. Самые последние правки он вносил в распечатку. А отчасти записывал в большие общие тетради. Они же служили и дневником. Сейчас я расшифровываю эти его тетради.
Среди текстов о Пушкине попадаются и записи снов – их очень много, и рассказы о детях, внуках и правнуках, и какие-то даже технические записки.
И вдруг натыкаюсь на рассказ об очередном сне.
Запись от 29 августа 2017 года, 2.30 утра. Она довольно подробная и длинная. Перескажу коротко. Приснился сон, словно на границе двух снов и двух времен. 63-й год и наши дни. Как будто Битов из 63-го года сам себе сегодняшнему приносит некий роман и вместе – нынешний Битов и тот, из 63-го года, – решают, куда идти автору. Соглашаются – в рай. И сразу уже они бегут по солнечному футбольному полю, и счет в их пользу, и вдруг становится совершенно ясно, что все зеркально и все повторяется, что двухлетняя дочь – это копия двухлетней правнучки (а не наоборот), что надо бы съездить на Камчатку к другу детства Кулакову, которого уже давно нет в живых, и сразу же он просыпается из нынешнего сна в тот, 63-го года. И следует такая запись:
«…просыпаюсь. Я еще пишу “Записки” и не ездил ни к какому другу детства, ни на какую Камчатку, и не возвращался 3 декабря, чтобы вступить в свое новое время “После Кулакова”. Господи, спасибо и прости! Упокой Господи!»
Получается, что 29 августа 2017 года Битов, записывая в тетрадь свой только что приснившийся сон, назвал дату своей смерти. Он скончался через два с половиной года – 3 декабря 2018-го…
Немного о себе
В 1980-м я делала исследование в Москве и Ленинграде. Я хотела найти блестящего современного русского писателя, который не идеолог и не политический диссидент, а просто замечательный писатель. Я спрашивала у всех, кого знала – у ученых, писателей, друзей и т. д. Мне часто отвечали: «Я предпочитаю классику». Человек, который сказал мне, чтобы я прочитала Битова, – моя пратетя, Елена Соловейчик. Леля осталась в России, когда мой дедушка, моя бабушка (эсеры) и мама, тогда очень маленькая девочка, эмигрировали после революции большевиков. Подруга Лели с детства, Наталья Ральбе, была сестрой Елены Ральбе, которую Битов назвал своим «первым читателем». Он посвятил «Похороны доктора» ей.
Я продолжаю писать о творчестве Битова. Я теперь пишу вторую книгу о его творчестве. Один из курсов, который я преподаю, – это семинар для аспирантов, «Семинар по Андрею Битову».
Темы других моих публикаций – русский роман XIX, XX и XXI веков, Достоевский, Чехов, Хармс, литература и кино, литература и другие виды искусства, журнализм. Пишу эссе, стихи, рассказы и мемуары.
Письмо Андрею
Дорогой Андрей!
Я скучаю по тебе, но рада, что ты теперь можешь разговаривать с ангелами – с ангелами Имени и Судьбы; с ангелами, «обрусевшие лица» которых «…были просторны…» («Оглашенные», 1995, с. 380); с «ангелом битв» (обложка, «Неизбежность ненаписанного», 1998); с семейными ангелами – с мамой, папой, Наташей, Ингой, тетей, Азари Ивановичем; с ангелом Пушкиным; с ангелами-друзьями – с Беллой, Грантом, Олегом Волковым; и с твоими героями-ангелами – с Павлом Петровичем, доктором Д., с Модестом Платоновичем, Левой, Урбино Ваноски, с Бибо – и со многими другими.
Конечно, твои герои также живут на земле, между обложками твоих книг, в воображении твоих читателей и с нами, с твоей семьей и твоими друзьями… И ты продолжаешь жить с нами…
Твоя дочь Аня попросила меня написать личные воспоминания о тебе. Вот что я помню.
Я помню, как мы познакомились. Осенью 1980 года я была в России по программе официального культурного обмена между США и (тогда еще) СССР. Я спрашивала всех, кого знала, как с тобой связаться. Когда я была в Москве, мне говорили: «Он в Ленинграде», а когда я была в Ленинграде, мне говорили: «Он в Москве». И наконец, вдруг, в один прекрасный день, ты мне позвонил – в мой номер гостиницы «Академическая» в Москве – и сказал, что все твои знакомые говорят тебе, что я хочу с тобой встретиться. Тогда, при советской власти, русские, конечно, знали, что опасно звонить иностранцу в гостиницу, потому что КГБ прослушивает телефонные разговоры. Мы договорились о том, что ты заедешь за мной. Мы поехали в твоей машине в Переделкино, где вы с Аней жили месяца три в комнате какого-то Дома творчества (может быть, Союза писателей? хотя у тебя тогда были трудности с властями из-за твоего участия в «Метрополе» и из-за публикации «Пушкинского дома» в США). Ты подарил мне «Уроки Армении» и посоветовал прочесть «Пушкинский дом».
Наша следующая встреча произошла в апреле 1987 года, когда власти в первый раз разрешили тебе поехать в Соединенные Штаты. Причиной поездки послужило твое участие в Международной конференции писателей под эгидой Wheatland Foundation, проходившей в Вашингтоне. Это было историческое событие, поскольку в первый раз в одной и той же секции официальной конференции принимали участие и советские писатели, и писатели-эмигранты. Другими участниками секции «Literature of Russia» («Литература России»), кроме тебя, были Иосиф Бродский, Андрей Синявский, Олег Чухонцев, Ефим Эткинд и Томас Венцлова. Я помню, как замечательно ты себя чувствовал в эти дни в Вашингтоне, потому что твой большой друг Юз Алешковский приехал из Коннектикута, чтобы быть рядом с тобой. После его эмиграции вы оба думали, что больше друг друга никогда не увидите, так же как вы с Иосифом думали, что больше не встретитесь, после того как он уехал из Советского Союза.
После конференции ты приехал в Принстон на несколько дней. Ты остановился у моих друзей, и их большой дом напомнил тебе грузинские дома. Ты прочитал лекцию в Принстонском университете, послушать которую пришло более сотни людей. Ты также дал интервью студенческой газете.
Но то, что я помню больше всего из этого визита и из многих следующих после этого встреч, продолжавшихся до конца твоей жизни – в Москве, Петербурге, Нью-Йорке и Принстоне, – это твои невероятно интересные, глубокие, по-настоящему живые, мудрые, заставляющие думать, смешные наблюдения. И я помню наши долгие телефонные разговоры – Нью-Йорк – Петербург; Нью-Йорк – Москва; и один из Нью-Йорка к тебе, когда ты ехал ночным поездом из Петербурга в Москву. Наши разговоры тоже «бродили». Иногда они продолжались часами. Некоторые были о твоем творчестве. Я задавала много вопросов, на которые ты терпеливо отвечал. Ты всегда был щедр со своим временем.
