Дядюшка Артур опустил чемодан на пол.
– Превосходно, – сказал он.
Джулиан больше не видел его до следующего вечера, когда голод заставил дядюшку спуститься. Артур молча сидел за обеденным столом и ел украдкой. Эмма попыталась поговорить с ним тем вечером, а затем и следующим. Но в конце концов сдалась даже она.
– Мне он не нравится, – однажды сказала Друзилла, хмуро смотря ему вслед. – Может, Конклав пришлет нам другого дядюшку?
Джулиан обнял сестру.
– Боюсь, другого у нас нет. Только этот.
Артур все больше замыкался в себе. Иногда он говорил стихами или вставлял в свою речь латинские фразы, а один раз даже обратился к Джулиану на древнегреческом, чтобы тот передал ему соль. Однажды Диана осталась на ужин и, когда Артур удалился наверх, отвела Джулиана в сторонку.
– Может, лучше ему не есть со всеми вместе? – тихо сказала она. – Ты мог бы относить ему еду по вечерам.
Джулиан кивнул. Злоба и страх, от которых его голова как будто разрывалась на части, сменились тупым разочарованием. Дядюшка Артур не готов был любить его сестер и братьев. Он не готов был укладывать их в кровать и целовать им разбитые коленки. Он вообще не готов был им помогать.
И Джулиан решил, что должен любить их вдвое сильнее, чем любой взрослый. Как-то вечером, когда дядюшка провел в Институте уже несколько месяцев, Джулиан поднимался в мансарду с подносом в руках (ужин был незатейлив: холодные спагетти, тосты и чай) и думал, что ради сестер и братьев пойдет на все, даст им все, чего им хочется, исполнит любое их желание. Он хотел, чтобы они никогда не страдали от того, чего им не суждено получить, и готов был любить их так, чтобы этой любовью окупить все, что они потеряли.
Он плечом открыл дверь в мансарду. На миг ему показалось, что в комнате никого нет, что дядюшка вышел, спустился вниз или решил поспать, как порой случалось.
– Эндрю?
Дядюшка Артур, сгорбившись, сидел на полу, прислонившись к огромному столу. Казалось, вокруг него простирается чернота. Джулиан не сразу понял, что это кровь – черная в тусклом свете. Липкие лужи были повсюду, они сохли на полу, склеивали вместе отдельные листки бумаги. Рукава рубашки Артура были закатаны, сама рубашка заляпана алыми пятнами. В правой руке он держал тупой нож.
– Эндрю, – хрипло сказал он и повернул голову к Джулиану. – Прости меня. Я должен был. Должен – слишком много мыслей. Снов. Кровь приносит их голоса. Я выпускаю ее и перестаю их слышать.
Джулиан сумел лишь выдавить:
– Чьи голоса?
– Ангелов неба, – ответил Артур, – и демонов тьмы.
Он прижал подушечку пальца к лезвию и стал смотреть, как наливается блестящая капля крови.
Но Джулиан его уже не видел. Он сжимал в руках поднос, словно услышав свой приговор, и думал о Конклаве и о Законе.
«Сумасшествие» – такой диагноз ставили Сумеречным охотникам, если они слышали голоса, которых никто больше не слышал, и видели вещи, которых никто больше не видел. Были и другие слова, похуже этого, но не было ни понимания, ни сочувствия, ни терпимости. Сумасшествие было пороком, признаком того, что твой мозг отторгает великолепие ангельской крови. Всех, кого признавали сумасшедшими, заключали в Базильяс и никогда не выпускали оттуда.
И им точно не позволяли руководить Институтами.
Похоже, недостаток любви был еще не худшей из проблем, с которыми предстояло столкнуться сестрам и братьям Блэкторн.
20
Когда-то давно
Столовой Института пользовались редко – все семейство предпочитало обедать на кухне, за исключением тех редких случаев, когда дядюшка Артур все же к ним спускался. На стенах висели привезенные из Англии портреты Блэкторнов в тяжелых рамах, и под каждым было выведено имя. Руперт. Джон. Тристан. Аделаида. Джесси. Татьяна. Они безмолвно взирали на длинный дубовый стол, окруженный резными стульями. Марк сел на стол и огляделся.
– Мне они нравятся, – сказал он. – Портреты. И всегда нравились.
– Тебе они кажутся дружелюбными?
Эмма стояла возле приоткрытой двери и выглядывала в коридор, где Джулиан разговаривал с братьями и сестрами.
Ливви сжимала в руке саблю и готова была рвать и метать. Тай тихо стоял рядом с ней, спутывая и распутывая свою проволоку.
– Тавви играет наверху, – сказала Друзилла. Она была в пижаме, ее волосы растрепались. – Надеюсь, он скоро заснет. Обычно у него получается заснуть даже среди войны. То есть…
– Войны не было, – заверил ее Джулиан. – Пришлось нелегко, но Малкольм появился вовремя.
– Джулиан позвал Малкольма? – спросила Эмма, снова повернувшись к Марку. – Несмотря на то, что ты здесь, а Малкольм об этом не знал?
– У него не было выбора, – ответил Марк, и Эмма поразилась, насколько по-человечески это прозвучало. Он и выглядел совсем как человек – сейчас, когда спокойно сидел на столе в джинсах и толстовке. – Институт окружили три сотни Слуг, а Конклав мы призвать не могли.
– Он мог бы попросить тебя спрятаться, – заметила Эмма. Она сняла с себя заляпанную кровью и грязью куртку и повесила ее на стул.
– Он и попросил, – кивнул Марк. – Но я отказался.
– Что? Но почему?
Марк лишь молча посмотрел на нее.
– У тебя кровь на руке, – сказал он после паузы.
Эмма опустила глаза: костяшки и правда были рассечены.
– Пустяки.
Марк взял ее руку и внимательно осмотрел порез.
– Я могу нанести тебе руну ираци, – предложил он. – Хоть мне и не хочется, чтобы руны касались моей кожи, наносить их другим я могу.
Эмма отняла руку.
– Не волнуйся об этом, – сказала она и снова выглянула в коридор.
– Но как быть в следующий раз? – спросил Тай. – Нам придется обратиться в Конклав. Сами мы не справимся, а Малкольма может не оказаться рядом.
– Конклаву знать об этом нельзя, – возразил Джулиан.
– Джулс, – сказала Ливви, – мы все понимаем, но неужели нет способа… Конклав все поймет насчет Марка, он ведь наш брат…
– Я разберусь с этим, – ответил Джулс.
– А что, если они вернутся? – испуганно спросила Дрю.
– Ты мне доверяешь? – мягко спросил Джулиан. Дрю кивнула. – Тогда не переживай об этом. Они не вернутся.
Эмма вздохнула. Джулиан отправил братьев и сестер наверх и проводил их взглядом, а затем пошел к столовой. Эмма едва успела отпрянуть от двери и сесть на один из стульев, когда он переступил порог.
Под потолком висела люстра с колдовским огнем, заливавшая комнату невыносимо ярким светом. Джулиан закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Он был бледен, его сине-зеленые глаза сверкали. Когда он поднял руку, чтобы убрать волосы со лба, Эмма заметила, что его пальцы в крови – он снова сгрыз себе ногти под корень.
