Под корень. Так однажды сказала Диана, которая заметила, как Джулиан неистово грызет пальцы, наблюдая за упражнениями Тая и Ливви. «Если он и дальше будет под корень сгрызать себе ногти, ему не научиться держать меч», – сказала она тогда, и Эмма запомнила это выражение и посмотрела его в словаре.
Под корень, напр. рубить: уничтожать, изживать, искоренять, ликвидировать.
С тех пор Эмме всякий раз казалось, что так Джулиан пытается изжить все проблемы, чтобы от них не осталось и следа. Она знала, что он грызет ногти, когда его что-то печалит или беспокоит: когда Тай расстроен, когда дядюшка Артур встречается с представителями Конклава, когда звонит Хелен и он говорит ей, что все хорошо, что им с Алиной не стоит волноваться, что он понимает, почему они не могут вернуться с острова Врангеля.
Вот и сейчас он их грыз.
– Джулиан, – сказала Эмма, – тебе не обязательно это делать, если ты не хочешь. Ты не обязан нам ничего рассказывать…
– Вообще-то обязан, – признался он. – Я все расскажу – и прошу, не перебивайте меня. Я отвечу на все ваши вопросы, когда закончу. Хорошо?
Марк и Эмма кивнули.
– После Темной войны нам позволили вернуться сюда, домой, только благодаря дядюшке Артуру, – сказал он. – Нам разрешили остаться вместе только потому, что у нас был опекун. Опекун, который был нашим родственником, не слишком старым и не слишком молодым, человек, готовый заботиться о шестерых детях и следить, чтобы они получили образование и все необходимые навыки. Никто другой не готов был пойти на это, за исключением Хелен, но ее изгнали…
– А меня не было рядом, – горько заметил Марк.
– Это не твоя вина… – Джулиан остановился, глубоко вздохнул и покачал головой. – Если вы будете перебивать меня, я не справлюсь.
Марк опустил голову.
– Прошу прощения.
– Марк, даже если бы тебя не похитили, ты был слишком юн. Руководить Институтом и опекать детей можно только с восемнадцати лет. – Джулиан взглянул на руки, словно борясь с собой, а затем снова поднял глаза. – Конклав полагал, что дядюшка Артур станет нам поддержкой и опорой. Так думали и мы. Я надеялся на это, когда он приехал сюда и несколько недель после. Может, несколько месяцев. Я точно не помню. Я понимал, что он даже не пытается с нами познакомиться, но твердил себе, что это неважно. Я уверял себя, что нам не нужен опекун, который будет любить нас, достаточно и того, который удержит нас вместе.
Он встретился глазами с Эммой и следующие несколько слов сказал, как будто обращаясь именно к ней.
– Мне казалось, что мы достаточно любим друг друга, чтобы это не имело значения. Может, он и не привязался к нам, но все равно мог стать хорошим хранителем Института. А потом он стал спускаться все реже и реже, письма из других Институтов и звонки Конклава оставались без ответа, и я начал понимать, что с ним что-то не так. Это было вскоре после заключения Холодного мира, город разрывали территориальные споры, вампиры, оборотни и маги пытались захватить то, что некогда принадлежало фэйри. Телефон разрывался от звонков, к нам вечно приходили посетители, все требовали, чтобы мы взяли ситуацию под контроль. Я поднимался в мансарду, приносил Артуру еду и умолял его делать все необходимое, чтобы Конклав оставался в неведении. Ведь я понимал, что случится, если там обо всем узнают. Нас бы лишили опекуна, а с ним и дома. А потом…
Он глубоко вздохнул.
– Они отослали бы Эмму в новую Академию в Идрисе. Ведь они этого давно хотели. А остальных, возможно, отправили бы в Лондон. Тавви был совсем кроха. Они бы отдали его в другую семью. Друзиллу тоже. А Тая… Только представьте, что бы они сделали с Таем! Стоило ему повести себя не так, как положено, его бы перевели в Академию на программу для отстающих. Разлучили бы его с Ливви. Они бы этого не вынесли.
Джулиан порывисто шагнул к портрету Джесси Блэкторна и взглянул в зеленые глаза своего предка.
– И я умолял Артура отвечать Конклаву, делать вид, что он действительно руководит Институтом. У него на столе скапливались письма. Срочные донесения. У нас не было оружия, но он не запрашивал его. У нас заканчивались клинки серафимов. Однажды вечером я поднялся к нему, чтобы спросить… – Его голос дрогнул. – Чтобы спросить, подпишет ли он письма, если их составлю я. Я надеялся, что это поможет, но нашел его на полу с ножом в руке. Он резал себе кожу и говорил, что так прогоняет зло.
Он не отводил глаз от портрета.
– Я перевязал его раны. Но после этого я поговорил с ним и все понял. Мир дядюшки Артура – это не наш мир. Он живет в мире иллюзий, где я – порой Джулиан, а порой Эндрю. Он говорит с людьми, которых нет рядом. Да, бывает, он понимает, кто он и где находится. Но это случается нечасто. Бывают плохие периоды, когда он целыми неделями не узнает никого из нас. А потом наступает просветление и кажется, что он идет на поправку. Но он никогда не поправится.
– Ты хочешь сказать, что он безумен? – уточнил Марк.
«Безумием» такое называли фэйри. Некоторых они даже карали безумием: преступника могли приговорить к лишению рассудка. Сумеречные охотники использовали термин «сумасшествие». Эмма догадывалась, что у простецов имелись и другие слова: у нее сложилось такое впечатление по фильмам и книгам. Казалось, можно было бы подобрать менее жестокое определение для тех, у кого голова работала иначе, чьи мысли вызывали боль и страх. Но Конклав был жесток и беспощаден. Это отражалось в самом девизе, описывавшем Кодекс, по которому они жили. Закон суров, но это Закон.
– Полагаю, Конклав назовет его сумасшедшим, – горько ответил Джулиан. – Как ни странно, ты остаешься Сумеречным охотником, если болезнь терзает твое тело, но перестаешь им быть, когда она изводит разум. Даже в двенадцать лет я понимал, что Конклав заберет у нас Институт, если узнает о состоянии Артура.
Что нашу семью разрушат, что нас разлучат. И я не мог этого допустить.
Он посмотрел на Марка, затем на Эмму. Его глаза горели огнем.
– Война и так забрала у меня половину семьи, – сказал он. – У всех нас. Мы столько потеряли. Маму, отца, Хелен, Марка. Нас разлучили бы и держали порознь до совершеннолетия, но потом мы уже не смогли бы снова стать семьей. Они были моими детьми. Ливви. Тай. Дрю. Тавви. Я вырастил их. Я стал дядюшкой Артуром. Я получал письма и отвечал на них. Я платил по счетам. Я делал заказы. Я составлял расписание патрулей. Я никогда никому не говорил, что Артур болен. Я лишь сказал, что он со странностями, что он настоящий гений, что он всегда работает в мансарде. Но правда в том… – Он отвел взгляд. – Когда я был младше, я его ненавидел. Я не хотел, чтобы он выходил из своей комнаты, но иногда выбора не было. Случались личные встречи, которых нельзя было избежать, а с двенадцатилетним мальчишкой обсуждать важные дела никто не хотел. Поэтому я обратился к Малкольму. Он создал лекарство, которое я давал дядюшке Артуру. Оно проясняло его разум, но лишь на несколько часов, а потом он страшно мучился от мигрени.
