Эмма вспомнила, как Артур схватился за голову после встречи с посланцами фэйри в Убежище. Она пыталась отогнать от себя этот образ, но его искаженное от боли лицо стояло у нее перед глазами.
– Бывало, я прибегал и к другим средствам, – полным ненависти к себе голосом продолжил Джулиан. – Сегодня, например, Малкольм дал ему снотворное зелье. Я знаю, это неправильно. Поверьте, мне казалось, что я попаду за это в ад. Если ад вообще существует. Я понимал, что мне не следует этого делать. Малкольм хранил мой секрет и никому ни о чем не рассказывал, но и не одобрял эти средства. Он хотел, чтобы я во всем признался. Но это разрушило бы нашу семью.
Марк подался вперед. Его лицо было непроницаемо.
– А как же Диана?
– Я не говорил ей прямо, – сказал Джулиан. – Но, наверное, она и сама догадалась, хотя бы о чем-то.
– Почему ты не попросил ее возглавить Институт?
– Я попросил ее. Она отказалась. Сказала, что это невозможно. Сказала, что ей очень жаль и что она постарается помочь. У Дианы… свои секреты. – Он отвернулся от портрета Джесси. – И еще. Я сказал, что ненавидел Артура. Но это было давно. Сейчас во мне нет к нему ненависти. Я ненавижу Конклав за то, что ждало бы его, что ждало бы всех нас, если бы об этом стало известно.
Он опустил голову. В ярком сиянии колдовского огня кончики его волос сверкали золотом, а шрамы у него на коже – серебром.
– Теперь вы все знаете, – сказал он и сжал спинку стула. – Я пойму, если вы возненавидите меня. Я не могу представить, как мне было поступить иначе. Но я пойму.
Эмма поднялась на ноги.
– Думаю, мы знали и раньше, – произнесла она. – Мы, конечно, ни о чем не знали… но все-таки знали. – Она посмотрела на Джулиана. – Так ведь? Мы знали, что кто-то заботится обо всем, и понимали, что это не Артур. Если мы и верили, что он руководит Институтом, то лишь потому, что так всем было проще. Нам просто хотелось, чтобы это было правдой.
Джулиан закрыл глаза. Когда он открыл их снова, их взгляд устремился на Марка.
– Марк? – сказал Джулиан, и в этом единственном слове уместился ужасный вопрос: «Марк, ты меня ненавидишь?»
Марк слез со стола. Его светлые волосы в свете колдовского огня казались совсем белыми.
– Брат мой, у меня нет права тебя судить. Когда-то я был старшим, но теперь ты старше меня. В стране фэйри каждую ночь я думал о вас – о тебе и Хелен, о Ливви и Тае, о Дрю и Тавви. Я называл звезды вашими именами, чтобы, мерцая, они напоминали мне о вас. Я ничего больше не мог поделать, чтобы унять свой страх, что вы страдаете или умираете, а я ничего об этом не знаю. Но я вернулся в живую и здоровую семью, в семью, узы которой не ослабли за эти годы. Среди вас царит любовь. И от этой любви у меня захватывает дух. Этой любви хватает даже для меня.
Джулиан с недоверием смотрел на Марка. Эмма чувствовала, что к глазам подступают слезы. Ей хотелось подойти к Джулиану и обнять его, но ей мешала тысяча причин.
– Если хотите, чтобы я рассказал об этом и остальным, – хрипло сказал Джулиан, – я расскажу.
– Сейчас не время решать, – ответил Марк, и в этой простой фразе, в том, как он посмотрел на Джулиана, Эмма впервые с возвращения Марка увидела мир, в котором Марк и Джулиан жили вместе, вместе растили братьев и сестер и вместе решали, что делать. Впервые она увидела гармонию, которую они потеряли. – Враги окружают Институт, на кону стоят наши жизни. Сейчас не время.
– Жить с этой тайной нелегко, – сказал Джулиан, и в его голосе послышалось предостережение, но проскользнула и надежда. Сердце Эммы болело из-за всех этих жутких, отчаянных жертв, на которые пришлось пойти двенадцатилетнему мальчишке, чтобы сохранить свою семью. Из-за тьмы, окутавшей Артура Блэкторна, в которой не было его вины, но из-за которой его подвергли бы его жестокому наказанию. Из-за бремени всей этой лжи во спасение: ведь ложь во спасение все равно оставалась ложью. – А если Слуги исполнят свою угрозу…
– Но откуда они узнали? – спросила Эмма. – Откуда они узнали об Артуре?
– Я не знаю, – покачал головой Джулиан. – Но нам, наверное, придется это выяснить.
Кристина наблюдала за Диего. Тот положил ее на кровать в медицинском кабинете и, сообразив, что не сможет сесть рядом, пока не снимет меча и арбалета, принялся неуклюже отстегивать их от ремня.
Диего редко бывал неуклюж. Кристина всегда представляла его грациозным, более грациозным из двух братьев Росио Розалес. В Хайме было больше ярости и воинственности. Сняв меч и арбалет, Диего расстегнул черную толстовку и повесил ее на крючок возле двери.
Он стоял к Кристине спиной. Сквозь его белую футболку просвечивали десятки новых шрамов и новых Меток. Некоторые были постоянными. На правой лопатке красовалась большая черная руна смелости в битве, уголок которой выглядывал из-за воротника. Казалось, Диего стал шире в плечах, что у него на талии и на спине появились новые мускулы. Его волосы отросли и касались воротника. Когда он повернулся, они скользнули у него по щеке.
Кристина смогла справиться с удивлением от встречи с Диего – ведь события после этого завертелись с поразительной скоростью. Но теперь они остались наедине, и она смотрела на него и видела прошлое. Прошлое, от которого она убежала и которое пыталась забыть. Оно было в том, как Диего придвинул стул к ее кровати, как наклонился, чтобы осторожно расшнуровать ее ботинки, как стянул их и закатал ее левую штанину. Оно было в том, как его ресницы бросали тень ему на скулы, когда он, сосредоточившись, водил кончиком стила по ее ноге недалеко от раны, как он выписывал целительные руны. Оно было в родинке в уголке его рта и в том, как он нахмурился и отклонился назад, чтобы оценить свою работу.
– Кристина, – сказал он, – тебе лучше?
Боль ослабла. Кристина кивнула, и Диего выпрямился, не выпуская стила из руки. Он сжимал его достаточно сильно, чтобы на тыльной стороне ладони проступил старый белый шрам, и Кристина вспомнила и этот шрам, и пальцы Диего, расстегивающие ее блузку у нее в комнате в Сан-Мигель-де-Альенде, и звон колоколов за окном.
– Уже лучше, – сказала она.
– Хорошо. – Он отложил стило. – Tenemos que hablar.
– Не нужно испанского, – попросила Кристина. – Я стараюсь практиковаться как можно больше.
Диего поморщился.
– Зачем тебе практика? Ты говоришь безупречно, как и я.
– От скромности ты не умрешь.
Он улыбнулся.
– Я скучал по твоим придиркам.
– Диего… – Кристина покачала головой. – Тебе не следует здесь быть. И не следует говорить, что ты по мне скучал.
Черты его лица были острыми, тонкими: высокие, выдающиеся вперед скулы, волевой подбородок, чуть впалые виски. Мягкими были только его губы, уголки которых сейчас печально опустились вниз. Кристина вспомнила, как впервые поцеловала его в институтском саду, и тут же оттолкнула от себя это воспоминание.
