Только что овдовев, Эндрю Блэкторн был слишком подавлен, чтобы ночью подходить к кроватке Тавви и успокаивать малыша. Хелен всегда помогала: подогревала питание Тавви, меняла ему пеленки, одевала его. Но днем с ним всегда оставался Джулиан. Пока Марк и Хелен тренировались, Джулиан сидел в комнате у братишки и рисовал. Бывало, Эмма приходила к нему и они играли в обычные игры, пока Тавви посапывал в своей колыбельке.
Тогда Эмма об этом не думала. Ей, как и Джулиану, было всего десять. Но сейчас она вспомнила те дни.
– Я помню, когда умерла твоя мама, – сказала она, – ты каждый день сидел с Тавви. Я спросила тебя, почему. Помнишь, что ты ответил?
– Я сказал, что больше некому, – произнес Джулиан, озадаченно глядя на нее. – Марку и Хелен нужно было тренироваться… Отец был… Ну, ты знаешь, что с ним творилось…
– Ты все это делал, потому что больше было некому. Если бы ты не прикрыл Артура, никому из нас и в голову бы не пришло, что это необходимо. Если бы ты не решился сохранить эту семью, никто бы этого не сделал. Может, это началось еще тогда, когда ты присматривал за Тавви?
Джулиан вздохнул.
– Может быть. Я сам себя не слишком хорошо знаю.
– И все же плохо, что ты мне не сказал. Я понимаю, ты считал, что поступаешь бескорыстно…
– Вовсе нет, – сказал он.
Эмма удивленно посмотрела на него.
– Я делал все это исключительно из эгоистических побуждений, – признался Джулиан. – Ты была моим спасением, Эмма. Ты помогала мне сбежать от всех ужасов жизни. С тобой я был счастлив.
Эмма поднялась на ноги.
– Но ведь не только со мной ты был счастлив…
– Конечно, я был счастлив и в кругу семьи, – сказал он. – Но за них я в ответе, а за тебя я никогда в ответе не был. Мы были в ответе друг за друга, как и положено парабатаям. Разве ты не понимаешь, Эмма? Ты ведь единственная, единственная, кто заботился обо мне.
– Тогда я тебя подвела, – сокрушенно произнесла она, чувствуя невероятное разочарование в себе. – Я должна была понять, что происходит, но не…
– Не говори так!
Он отошел от колонны, и в рассветном солнце его волосы блеснули медью. Эмма не видела его лица, но понимала, что он в ярости.
– Как? Не говорить, что я должна была догадаться? Но я и правда должна была…
– Не говори, что ты подвела меня, – выпалил Джулиан. – Если бы ты только знала… Ты была единственным, что заставляло меня жить. Неделями, месяцами. Даже в Англии я жил лишь мыслями о тебе. Поэтому я и захотел стать твоим парабатаем – и это чистый эгоизм, ведь я хотел привязать тебя к себе, несмотря ни на что, хотя я и понимал, что это плохая идея, хотя я и знал, что я…
Он осекся. Его лицо исказилось от ужаса.
– Хотя что? – настаивала Эмма. Ее сердце громко стучало в груди. – Хотя что, Джулиан?
Он покачал головой. Волосы Эммы выбились из хвоста, и ветер трепал их, то и дело бросая на лицо. Джулиан поднял руку, чтобы заправить их ей за ухо: казалось, он видел сон и пытался проснуться.
– Это неважно, – сказал он.
– Ты любишь меня? – прошептала она.
Он намотал прядь ее волос себе на палец, как серебристо-золотое кольцо.
– Какая разница? – спросил он. – Если и так, это ничего не меняет.
– Это все меняет. Это меняет все на свете для меня.
– Эмма, – сказал он, – иди к себе. Поспи. Нам обоим нужно…
Она сжала зубы.
– Если ты хочешь уйти от меня сейчас, уходи сам.
Он медлил. Она видела, что в нем, как волна, нарастает напряжение.
– Уходи от меня, – резко сказала она. – Уходи.
Его напряжение достигла пика и вдруг спало, внутри него словно что-то сломалось – волна налетела на скалы.
– Не могу, – дрогнувшим голосом произнес он. – Боже, боже, я не могу.
Он полуприкрыл веки и провел ладонью по ее щеке. Его руки скользнули ей в волосы, он привлек ее к себе. Она вдохнула холодный воздух, и в следующую секунду Джулиан накрыл ее губы своими и ее завертело в урагане чувств.
В глубине души Эмма сомневалась, не было ли случившееся на пляже просто выплеском адреналина. Поцелуи ведь не должны быть такими, они не должны поглощать все вокруг, пронзать тело молнией, забирать у тебя все силы и заставлять тебя лишь стремиться к другому человеку.
Похоже, она ошибалась.
Она вцепилась руками в куртку Джулиана и притягивала его все ближе и ближе. У него на губах чувствовался вкус кофе и сахара. Он был сама энергия. Ее руки проникли ему под футболку, коснулись кожи у него на спине, и он отпрянул от нее, чтобы глотнуть воздуха. Его глаза были закрыты, губы разомкнуты.
– Эмма, – выдохнул он, и желание в его голосе обожгло ее жарким огнем. Когда он снова потянулся к ней, она упала в его объятия. Он развернул ее, толкнул к колонне, прижался к ней разгоряченным телом…
И тут раздался звук, который рассеял туман у нее в голове.
Эмма и Джулиан отстранились друг от друга и с ужасом обернулись.
Оба они были в Зале Соглашений в Идрисе, когда туда ворвалась Дикая Охота, когда она пронеслась вдоль стен и взлетела к потолку. Эмма помнила звук рога Гвина, прорезавший воздух. Нашедший отклик в каждой клеточке ее тела. Высокий, пустой, одинокий звук.
И вот она услышала его снова среди тишины раннего утра.
Пока Эмма была в объятиях Джулиана, солнце вылезло из-за горизонта и осветило дорогу, ведущую к шоссе. По ней поднимались трое всадников: один на черном коне, один на белом и один на сером.
Эмма тотчас узнала двоих посланцев: Кьеран держал спину прямо, его волосы были чернее ночи, а рядом с ним был Иарлаф, облаченный в темную мантию.
Третьего всадника Эмма узнала по сотням иллюстраций из книг. Это был крупный, широкоплечий мужчина с густой бородой. На нем была темная броня, похожая на толстую кору дуба. Под мышкой он держал рог – огромный, сияющий, с вырезанным на нем оленем.
Гвин Охотник, главарь Дикой Охоты, приехал в Институт. И довольным его было не назвать.
22
Те, что старости бремя несли
Марк стоял у окна в своей комнате и наблюдал, как солнце восходит над пустыней. Горы были словно вырезаны из темной бумаги, их очертания резко выделялись на фоне неба. На мгновение ему показалось, что он может протянуть руку и коснуться их, что может вылететь из этого окна и оказаться на вершине самого высокого пика.
Но момент прошел, и он снова ощутил, как далеко от него эти горы. С тех пор как он вернулся в Институт, все вокруг словно было окутано густыми чарами. Временами Марк видел Институт таким, какой он и был, но временами здание словно растворялось в воздухе, и вместо него у Марка перед глазами возникала голая пустыня и костры Дикой Охоты.
