«Вы мне еще ответите, суки, за этот маскарад! Ответите кровью!» — озлобленно думал Эдисон, чувствуя, как на него наваливается непреодолимая слабость и он теряет над собой контроль. Оставаться в сознании ему помогала лишь жгучая злоба.
Где-то сзади тишину вспороли сухие автоматные очереди. Багиров их уже не слышал. Он мчался во мраке на тяжелом джипе, на котором были отметины от пуль. Все его мысли были заняты местью. Эдисон решил, что сразу же как вернется в Москву, поднимет все свои связи, соберет все бригады и выяснит, наконец, кто организовал ему такую подставу с каким-то непонятным архивом, а попутно организует налет на армянский «Ширак». Пусть знают, что с ним нельзя цапаться, все зубы повырывает.
Эдисон понимал, что ему повезло, повезло так сильно, что впору было говорить, что он родился в рубахе. Мало того, что ранение оказалось пустяшным, так еще машина оказалась на ходу, и никто в суматохе неожиданного нападения не пристрелил его, как собаку, несмотря на то, что это не составляло большого труда.
Джип ярким светом фар разрезал, словно скальпелем, сгустившуюся темноту. Эдисон клонился головой к рулю, управляя машиной из последних сил. Он предполагал, что его могут преследовать или, чего доброго, перекроют все въезды в Москву, поэтому торопился. Он хотел позвонить своим, но, пошарив по карманам, обнаружил, что потерял свой мобильный телефон на поляне.
«Может, и к лучшему, — размышлял Эдисон, цепко держась за руль, так как машина все норовила сползти вправо, к обочине. — Неизвестно, что и как. Свои тоже могли сдать. Отморозки. Что за падла, интересно, метит на мое место? Аслан что ли? Нет. У него нет выходов на других лидеров Московского региона. Если бы он начал здесь под меня копать, я бы узнал. Нет, это не Аслан…»
Мысли в голове у Багирова путались, и в конце концов он перестал думать об этом, сосредоточившись лишь на полосе асфальта, на которой, словно из ниоткуда, уже взялся рой красных огоньков. Ощутив внутреннее успокоение оттого, что он уже в черте города, Багиров убрал ногу с педали газа и почувствовал, как теряет сознание. Но этому он уже не мог сопротивляться…
* * *
Кещян не сразу понял, где находится. Первым делом он ощутил пульсирующую боль в левом виске, словно кто-то сверлил его голову. Такие ощущения не однажды посещали Анзора после того, как он хорошо принимал на грудь. Но после таких возлияний он обычно просыпался в теплой чужой постели с какой-нибудь девкой. Естественно, в первое мгновение его посетила эта мысль, впрочем, он тут же ее отбросил, потому что ему было зябко и он лежал на достаточно жестком полу.
Открыв глаза, он увидел лампочку, висевшую на проводе. Повернув голову, Кещян увидел стол и несколько табуреток. Он застонал и снова закрыл глаза. Удивление вызывал и тот факт, что у него не было похмелья.
«Где я?» — спросил сам у себя Анзор и попробовал подняться. Ему удалось это не с первой попытки. Когда он поднялся, то его резко повело в сторону, как будто после наркоза, и он едва не ударился головой о кухонные шкафчики.
— Блин, — пробормотал Кещян, выглядывая в окно и почесывая макушку. — Кто-нибудь может мне объяснить, где я нахожусь?
Выйдя в коридор, он убедился, что входная дверь открыта. Вряд ли бы его дамочка стала страдать такой забывчивостью. Да и он, Кещян, не мог так попасться. Может, его угостили «чудодейственным зельем», и пока он был в отключке, надежно обчистили? Анзор, чтобы подтвердить или опровергнуть эту версию, тут же пошарил по карманам. Но все было на месте, в том числе и пистолет.
— Ничего не понимаю, — сказал вслух Кещян и снова поморщился, так как в голове что-то стрельнуло. Еще и кадык болел, словно он собирался повеситься.
«В любом случае я должен отсюда уходить, — решил Кещян. — Обстановка чужая, и не ясно, что может случиться».
Анзор, пошатываясь, вышел из квартиры. На лестничной площадке никого не было. Только горел тусклый свет лампочки, которую, по всей видимости, еще не успели выкрутить местные хулиганы.
Придерживаясь за перила, Кещян осторожно спускался вниз. Шаг за шагом. Со стороны могло показаться, что так неуверенно спускается пьяный, побывавший в гостях у дружка-алкоголика и теперь возвращающийся домой с повинной.
Во дворе было тихо. Только где-то подвывала сигнализация машины, которую кто-то нечаянно задел, а возможно, все дело заключалось в том, что какому-то воришке-наркоману не хватало на дозу, и он, сняв зеркала, решил все свои финансовые проблемы.
Кещян непонимающим взглядом непроспавшегося алкоголика осматривался по сторонам, не осознавая, где находится: то ли в Москве, то ли где-то еще. Оказалось, что лежать было гораздо лучше, по крайней мере, Кещяна не подташнивало. Поправив пальто, он, пошатываясь, вышел из двора и при свете уличных фонарей рассмотрел на стене надпись «Малая Грузинская».
И тут его сознание пронзила мысль, от которой он чуть ли не подскочил: «Москва! Я в Москве! Забродов, сукин ты сын! Илларион!»
Мысли, перемешиваясь, образовывали какой-то винегрет в голове, и Кещяну стоило немалых трудов упорядочить их в более-менее осмысленные предложения. Далось ему это нелегко, и он тут же, вспомнив все мелочи текущего дня, серьезно расстроился. Его положение было не из лучших по ряду причин. Во-первых, у него забрали ценнейший архив с компроматом на всех важнейших шишек в Москве и не только, а во-вторых, его план по возврату этого архива с треском провалился. Он и не подозревал, что Забродов обладает такими феноменальными навыками, что может выйти победителем из конфликта с многочисленными врагами, вооруженными с ног до головы. Кстати, куда подевались эти головорезы?
«Сволочь, ты поганая, Забродов! — угрюмо думал Кещян, стоя на улице с вытянутой вбок рукой, чтобы тормознуть какую-нибудь машину. — Все запорол мне. Всю жизнь. Орбели не простит мне такую утрату. На этом архиве держится все его могущество, вся его власть. А тут какой-то ГРУшник, тем более бывший, оставил меня с носом. Меня, матерого разведчика Кещяна! До Орбели уже наверняка дошли слухи, что архив потерян. Возможно, Забродов его уже шантажировал. А если это так, то мне не жить, ведь все проблемы с Забродовым и архивом возникли по моей вине. Именно мне, как своему доверенному лицу, Орбели поручал столь деликатные операции».
Столь пессимистичные мысли вызвали у Кещяна лишь одно-единственное желание, которое он вполне мог осуществить, чтобы спастись. Спастись, конечно, звучало слишком пафосно и громко, учитывая его незавидное положение. Однако у него был шанс уйти из этой жизни самостоятельно, не дожидаясь головорезов Орбели, которые уж точно умеют развязывать языки, доводя несчастного до необходимой кондиции, когда он готов сознаться в чем угодно, лишь бы его отпустили.
От досады Кещян сплюнул под ноги. Его не оставляло чувство, что все кончено и дни его жизни сочтены: «Черт бы побрал их всех! Конечно, у меня осталась парочка вариантов, как можно разобраться со всеми этими проблемами. Например, я могу наглотаться каких-нибудь сильнодействующих лекарств или, как вариант, повеситься, а может, и сигануть с крыши панельного дома или прыгнуть под машину, под поезд в метро, еще я могу застрелиться. Выбор, действительно, очень большой. И все бы отлично, только меня смущает один факт. Все-таки я не способен сделать такое дерьмо с самим собой».
