— Сумасшедшая я, что сижу тут и слушаю всякую чушь, — Марианна захлопнула книжку, смахнула с плеч теплую тюрлюрлю
[92] и поднялась с кресел. — Дурой с вами стать можно. Иду спать. Всем желаю приятных пророческих снов.
— Не обращайте внимания, пане поручик, — попросила Альжбета, когда капризница закрыла за собой дверь. — Сестра сбежала — не хочет раскрыть, что она Скорпион.
— Все равно это очень заметно, — заметил поручик Пшиемский.
Войдя в свою комнату, Марианна почувствовала, что не хочет уже ни читать, ни спать. Ее слишком разволновало глупое потакание сестер шулеру. Или сестры, со скуки насмешничая, притворяются, будто не знают, что тому от них надобно?
Марианна приподняла ажурную раму окна, присела на подоконник. Над лесом за Днестром нарождался медленно большой крапчатый месяц. Мельчайшие световые пучки дальних звезд приходили из непредставимых пространств. Итальянец Бруно считал, что там тоже есть живность и умная жизнь. Итальянца за это сожгли на костре четыре года назад. А ведь он был прав! Марианне кажется: она сейчас уже может сама отличить в небесах населенные точки. Вон до той изумрудной как хотелось бы вольно поплыть сквозь эфир! Не умеет. А как там обняли бы, встретили — там узнали бы сразу: она неземная, она их сестра.
Ночь уже начала щекотать Марианну по голым рукам, но закрывать окно еще не хотелось. Поискала вокруг себя в темноте спальни шелковую накидку и припомнила: тюрлюрлю сброшена ею на спинку кресла на террасе. Конечно, гадающие давно отправились на покой, и Марианна может спокойно забрать ее.
Не засветив переносного подсвечника, полетела хорошо знакомыми коридорчиками обратно. Терраса действительно была погружена во тьму, полуночница быстро прошла к своему креслу и закутала плечи в шелк.
Вдруг из сада по мраморной лесенке шарахнулась чья-то тень.
Марианна притиснула кулачки на место упавшего сердца.
— Урсула, свет очей! — позвал шепот поручика Пшиемского.
Однако, подойдя ближе, Пшиемский узнал щуплую младшую дочь Мнишка.
— Марианна?!. Я ждал вас, прелестная! — воскликнул он разочарованно.
— Меня?! — отходила медленно та от испуга. — Вы же крикнули четко: Урсула…
— Ну и что? Мгла застлала мне очи и укрыла желанный ваш стан.
— Перестаньте, поручик! — разгневалась девушка. — Мне прекрасно известно: обеих сестер моих вы забросали записками-зовами на рандеву…
— Ох, прелестная, — перевел дух поручик, — это только затем, чтоб из вашей души выжать капельку ревности к сестрам и раздуть искру страсти к несчастному жолнеру.
— И вы ради высокого чувства готовы столь низко блудить, развращая себя и моих несвободных сестер?
— На этот счет не извольте: до утра с Урсулой мы говорили бы только о вас.
Марианне как будто ржавыми ножницами кто-то кромсал душу. Мозг работал свободно и ясно, но ничем уже не помогал душе…
— Замолчите. Желаю приятных бесед. Я ушла.
— Ох, постойте! — взмолился поручик Пшиемский. — Я с таким нетерпением ждал только вас. С той поры, как я первый раз в жизни увидел вас на карнавале в честь свадьбы Замойского, я забыл сон. Когда же узнал, что моя лада стала невестой того величайшего русского, первый раз в своей жизни, суровой и бурной, я плакал. Да, я плакал от радости за бесподобный венец вашей гордой звезды, но… при этом не мог потушить костра страсти в груди — он бушует и просится к вам, как и прежде!
Какие-то отчаянные, детские слезы прорывались к глазам Марианны, злобно мучаясь в горле.
— Возьми меня… — всхлипнул чей-то, не ее, голос.
Поручик Пшиемский предстал вплоть и потянул с ее плечей тюрлюрлю.
— Возьми меня отсюда, милый Пшиемский… Забери… Увези. — Марианна не видела уже перед собой ничего, кроме темных слез в своих круглых ресницах.
Поручик приостановился и поправил заново ткань на безумной.
— Увези… Поедем вместе в деревню, где коров пасут по гороскопам… Не хочу я ни Пскова, ни Новгорода, ни бояр, ни медведей… Я хочу вечно слушать тебя…
— Так-так-так, — схватил Пшиемский Марианну крепко за плечи, смотрел сильно в глаза в темноте, а может, и не смотрел — так, таращился. — Тебе что, свет очей, полагается Балтия? Новгород? Псков? Ну какая деревня? Смотри: прендзе, быстренько замуж — развод, все владения на севере станут твои и мои, наши! Ланы новгород-псковские втрое шире земель воеводы Ружинского! Воевода берет с лана за послабление панщины пять талярей, по карбовцу червонному с мельницы. Если это хозяйство прикинуть-расставить по Ловати, Волхову… плюс налог на морские пути, плюс белужина и осетрина студеных озер…
Пан поручик запутался, подскочил, опрокинув курульное креслице, к столику. Зажег спешно все свечи на бронзовых завитых ногах. Свет горячечных острых клочков неприятно смешался с космическим кротким сиянием. Пшиемский застучал бешено мелом по лоску стола, губы вторили всем вычислениям, зрачки мерцали истинной страстью.
Марианна, забыв плакать, в ужасе пятилась к двери, но поручик тогда лишь очнулся и поднял от расчетов бедовую голову, когда щелкнул вдали замок.
…На рассвете у кромки Днепра киевляне варили уху. Здесь же над костерком высыхали штаны и кафтан атамана Корелы. Короткие ичиги входами лежали к огню, словно принадлежали истлевшему в нем человеку. Тем не менее сам атаман сидел рядом, укрывшись чьей-то сухой латаной свиткой. Перед ним на песке тускло посвечивал расплавленный орден гривны — направлял лучи вогнутый и размозженный рисунок чеканки.
— Януш стрелил, — рассказывал Кореле о его чудесном спасении седоволосый мужичок, помешивая уху в котелке, — мы уж думали, друг, тебе амба, ан — барахтаешься. Пулька аккурат в медаль стукнула.
— Это, дед, я и сам понимаю, — подергивал зябко плечами донец, — дальше как?
— Дальше — выловили мы тебя с Опанасом. Януш — в крик. А тут твои удальцы подоспели — услыхали, видать, хлоп пистольный да пошли сами из фузей с берега бить. В общем, кто поглупей и смиренней, те с Острожским уплыли, а все посмекалистее по прибрежным кустам расплескались, за ухабу сховали тебя, вот и сейчас с атаманом Димитрия рядом сидят!
— Сколько лодок осталось? — спросил казак, пробуя с поднесенной стариком липовой ложки уху.
Стряпник стал загибать пальцы вольной левой руки, озираясь.
— Ты совсем не солил, что ли, дед?
— Соли нету, спасибо скажи, хоть котел захватили. — Дед показал несколько раз донцу растопыренную корзлую пятерню.
— Маловато. Еще где челнов набрать можно? Паром есть?
— Паромы тоже Острожский угнал. А суда все тут собраны были.
— Уварилась уха — налетай! — свистнул Корела своим дозорным и киевлянам.
