— Ну, тюрьма будет — беседы приятные, — качал головой воевода.
— Еще — книги трудные... Под праздники — хор а capella... В смысле православную монодию.
— Так нарочно в застенок тогда побегут! Хлеще священских действ и иноземских академ у нас там станет!
— А в Писании что сказано? Последний первым наречется. Падший низко избирает лестницу с запасом... Наши кромешники-то еще всех поучат!
— Нас первых! — грустно неверовал Басманов. — При такой обученной крамоле, не знаю, долго ли, пан-государь, тебе тут вот сидеть...
— Как не вмешь? Тоска какая, что ли, тебе застит смысл?.. Самая младшая мудрость начинается с понятия, что даже лучшая власть — все же зло, не сделаешь ее добрей, силой клыка порвя старую, возгромоздясь новой...
Забыв на миг свое уныние, Басманов невольно залюбовался шепчущим царем, будто сегодня побывавшим в райских кущах и готовым на своей земле насаживать уже кустарный рай.
С высоты печи пошел, тяжко мужая, храп — перемежаясь тонким и каким-то издевательским, юродским подстоном...
КРОВНЫЕ ВРАГИ
Колчан его — как открытый гроб;
все они — люди храбрые.
Иеремия (гл. 5, cm. 16)
«Нет, не то он творит, распропадем, — одолели сомнения Басманова. — Так когти тайному дворцу и урезал!.. Да скинуть уж, что ли, его и самому?.. А почему бы и нет? Стрельцы мне послушны... Или впрямь честнее пропадать? А то...»
Побежали с легким, чуть шуршащим прочерком под сердцем какие-то враз срезанные чурбаки, колеса с крючьями ознобом за ребром. С чистым чмоком, а не звяком — накаленные железки. Невыразимым — прохохотавшим, кажется, в лицо самой природе — взломом дохнуло поперек лопаток дыбное бревно, а издалека — верно, из самых недр земли — в пятки пробило окаянными и неприкаянными молоточками...
Таки Басманов взял все это в руки.
«Такова же судьба всех больших полководцев. И Александр Святой выкалывал глаза своим новогородцам — за непослушание хану, а уж сколько русских косточек куликовский друг окрест Москвы перекрошил — и прикинуть страх...»
Петр Федорович немного успокоился и, развернув плечи, поехал из приказа почивать домой.
Изгнав из спальни слуг, гоняющих мух (забыв, когда последний раз боярин закатывался из Кремля, тут его никто не ждал и заранее не перебил насекомых), Басманов сам, содрав за каблуки о порожек, смахнул с ног в дальний угол сапоги. Сам же упал в постелю. Длань за голову заведя, с полки под божницей, где стояли неразъемным строем его книги, не глядя достал одну.
Но голова воеводы уже как раз была мглиста, слепа, слипались зеницы, мягкою завязью изнутри усталь замыкала тело; последнюю тревожку, большую и малую, из него вымывало, выбрасывало безучастие приливной повадливой волной...
Басманов только поморгал нежно, беспомощно... Нежно же, не раскрывая книги, жадно, с наслаждением помял в руках ее кожаные надежные корки, причем, что между них было, кажется, частично все-таки втекло в него, прежде чем он завалил книгу назад под деисус.
Ничего сейчас больше не надо... Слава Богу, спать...
Бодрственный до крайности, тончайше озабоченный и вместе с тем развязный звук сразу пронизал все тьмы и глуби сонного Басманова. Привередливо или обманно отдаляясь и замысловато налетая, двигался комар. Чуть выше образовался еще... А вот опять первый... От решения комара зависела теперь его жизнь и он долго примеривался, не хотел рисковать... И вдруг глупо сел прямо на лоб.
Басманова рука, тяжко выждав, пока комар втянется в кровь, нала молниеподобно, у самого лба распустившимся камнем... Но комар был быстрее. Невидимый, он отлетел сам с негодующим возгласом.
Петр Федорович кликнул слуг. Прибежавшие с двумя пылящими светом шандалами, с кожаными битейками, те принялись выслеживать и сечь его врагов. Басманов, лежа, также скользил по потолку, стенам взглядом, указывал прямой неумолимой дланью на открытых псов, но, видя, что неуклюжие сонные служки все равно не управляются, вскочил, не утерпев, к ним на подмогу — на расправу с тварями, душу выматывающими полуночными певцами.
Кажется отделавшись (с воеводовой-то помощью мгновенно!), служки поглуше задавили окна и унесли свет и пустой ковшик, откуда попил квасу господин. Басманов, вновь закутываясь хорошенько, похрипел и, поворочась, точно собою весь прицелился в объятия упованного бессмыслия. Прицелился, пригнав крепкую подушку к плечу, ружейным прикладом...
Ипи-иии!!! — иии!!! — ии! Зью — ююю!!! — ю! Ии!!!
«Имя им легион! — вспомнил Басманов из какой-то ратной римской летописи. — Да вы поганыи-и!»
Коротко, с грудным рыком вздохнул и опять кликнул слуг.
Странно, но в этот бой Басманов вспрянул уже свеж и бодр, сразу завращал битейку. После очищенного от сыроядцев воздуха Басманов, вспрыгнув на постель, стал водить быстрой ладонью и битейкой по ковру — яркому, с перским углатым узором, чтоб поднялись на воздух комары. Их так на пышной ткани не видать! — смекнул боярин. А вспугивая подлецов, он даже ранил одного...
Один комар спрятался в складку одеяла — Басманов последним, случайно, заметил его, после того как долго уже не мог найти ни одного. И Петр Федорович был премного удивлен его коварством, сделавшим бы честь и более крупному и умудренному врагу, — поселиться возле самого преследователя: не взбредет же, мол, ему искать врагов в своей постели!
Бия комаров, Басманов испытывал уже удивительно сладкое, вольное чувство. То, верно, от уверенности, что выпускает из врага кровь явно по праву, — это ведь его была, боярская, кровь. Он карал сейчас кромешное ворье за разбой неоспоримый.
Стены, светлый потолок и черные битейки уже пестрели мазаными червчатыми пятнышками. Плевать, вылижут потом... Ложась, Петр Федорович велел было одному челяду остаться над ним — с ладошами наготове, при свечах. Но боярину не отдыхалось под подробным человеческим оглядом, и он прогнал слугу.
Сам теперь строго вслушивался (ни в одном оке сна), когда запоет в небесах?.. Но в небесах над ним теснилась тишина, Басманов вновь в полосках замыкающихся глаз почуял сласть иредсонья...
Ухо ему, нарастая, обогнул неровный дребезг, а вот — бороду... и из жуткого хлопка неторопливо удалился в комнатный туман. Видно, самый сторожливый, матерый и упорный вор каждый раз возвращался. Он, верно, успевал подремать где-нибудь на обороте ковра или в ставенной щелке, а Басманов не успевал...
Сладострастно воспела телега и поцокали копыта, совершенно равнодушные.
— А мы так не прозеваем заговор? Ох, вывернутся из-под нас какие-нито столбики... одержат верх.
— Федорович, не удержат... Ну, поиграем в чехарду, побегаем.
— То-то и есть чехарда... Все починки наши разом сгубят...
— Так я опять приду... Только, знаешь, не как прежде делал. Уже окраины не поведу войну... К чему? Встану сразу лагерем, как мой батька крутенький, под самой Москвой — в той же Александровской слободке...
