Мы ждем, что на прощание они скажут какие-то слова… дадут советы… или что-то сообщат, но они просто стоят, не говоря ничего.
– Закройте ворота, – велит Кирстен, глядя на их веревочный механизм.
Мерил и Эгнес спешат выполнить распоряжение, радуясь возможности отличиться в ее глазах.
В последнюю секунду Ханс заботливо отцепляет мою ленту, зацепившуюся за деревянный кол.
Другой стражник резко тянет его назад.
– Ты что, спятил? Забыл о проклятье? – говорит он. И я понимаю: так Ханс простился со мной.
Створка ворот затворяется, закрыв собою испуганные лица стражников, и, взглянув на них, я понимаю – они и вправду считают, что мы проклятые твари, которых надо изолировать для их же собственного блага, дабы изгнать из них нечистую силу. Я стою на краю становья, испытывая ярость, злобу и страх, но не ощущая в себе никакого волшебства.
Нет у меня и ощущения силы.
Я просто брошена на произвол судьбы.
Глава 16
Мы впервые оказались одни. Без присмотра.
Проходит несколько томительных секунд, прежде чем мы это осознаем.
Одни девушки устремляются вперед, полные предвкушения, другие продолжают стоять у ворот и льют слезы, оплакивая то, чего их лишили, но большинство то ли в силу необходимости, то ли из любопытства медленно отходят от ограды, осматривая обширное полукруглое пространство, отвоеванное у густого леса.
– Это барак, – говорит Равенна, заглянув в длинную бревенчатую постройку, стоящую на северном краю поляны. Справа и слева от нее располагаются две маленькие хибарки – по одной с каждой стороны. И больше ничего.
– Не могу поверить, что это все, – сокрушается Вивиан, медленно кружась и волоча свое покрывало по земле.
Я выхожу на середину поляны, туда, где располагается старый колодец, сложенный из камней, и растет одинокое дерево. Но в глаза мне бросается другое – куча золы и обгорелых вещей, вокруг которых уложены листья ядовитого сумаха.
– Я слышала, что они это делают, – шепчет Ханна. – Но не верила, что так оно и есть.
– Делают что? – раздраженно спрашивает Кирстен и пинком выбрасывает из круга несколько ядовитых листьев, отчего большинство девушек вздрагивают и отводят глаза.
– Я не должна этого говорить. – Ханна качает головой. – Ведь говорить о годе благодати запрещено.
Ноздри Кирстен злобно раздуваются, но она берет себя в руки.
– То, что будет здесь сказано… то, что произойдет… – она гладит красную щеку Ханны, – останется здесь навек.
Ханна поджимает губы и выпаливает:
– Это то, что осталось… от припасов, вещей и того, что они смастерили или построили сами.
– Но зачем им было все это жечь? – спрашивает Дженна.
– Они делали это специально, – говорит Ханна, вглядываясь в зарубки на коре одинокого дерева – их сорок шесть. – Год за годом. С какой стати мы должны получать преимущество, которого не было у них? – И она проводит пальцем по самой свежей зарубке.
Я чувствую, будто нас предали такие же, как мы. Те девушки не только желали, чтобы нам было худо, – им к тому же хотелось побольнее нас задеть.
Из хибарки, расположенной справа, доносится вскрик, и наружу, пятясь, выходит Рут Бринли, закрывая плащом нос. За ней из-за двери вырывается рой черных мух.
Марта подходит к хибарке, заглядывает внутрь и отшатывается.
– Это здешний нужник.
– Необходима зола, – не раздумывая, говорю я. – Если мы засыплем выгребную яму золой, это ослабит вонь.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Герти.
– От моего отца. Я ходила с ним к больным в сельский работный дом – там была такая же хибара, как и здесь.
Все девушки одновременно смотрят на Кирстен.
– Ну, чего ты ждешь? – рявкает она, глядя на меня.
Подобрав с земли большой кусок бересты, я зачерпываю из-под дерева золу и несу ее в отхожее место. Смрад невыносим – по стенам здесь размазан кал. Высыпав золу, я возвращаюсь к дереву за второй порцией и замечаю в кострище почернелый камень. На нем вроде бы выбиты буквы.
– Смотрите, – говорю я. – Возможно, это послание, адресованное нам.
Я пытаюсь носком ботинка счистить с надписи сажу, но только поднимаю в воздух облако золы.
– Ты что, хочешь нас убить? – говорит Кирстен, обмахиваясь рукой. – Достань воды и облей камень. – Она кивает в сторону колодца.
Мне хочется отказаться – из принципа, чтобы не создавать прецедент. Но в то же время надо что-то делать, а не стоять, как стадо тупых овец.
Гертруда подходит к колодцу вслед за мной.
– Умно, – замечает она, помогая мне вытягивать из колодца тяжелое ведро. – Если ты и дальше будешь делать полезные дела, то, возможно, вернешь себе их благосклонность.
И стены колодца, и веревка, и ведро покрывают крохотные зеленые водоросли. Возможно, дело в том, что я не отошла от дороги, но мне кажется, что в этом есть что-то странное, противоестественное. Яркая зелень на желто – коричне – вых камнях.
– А ну, живее! – звучит резкий голос Кирстен.
Я несу ведро к дереву, стараясь не слишком расплескивать воду. Кирстен выхватывает его из моей руки и обливает камень. Проступает выбитая на нем надпись.
Обрати очи к Богу.
Меня начинает знобить. Точно такая же надпись есть на табличке на городской площади, и прямо над нею установлена виселица, дабы в последний миг, когда казненного душит петля, он видел эти слова. Это всегда казалось мне невероятно жестоким – ведь, если тебя душит петля, как ты можешь смотреть по сторонам?
Девушки окружают камень, чтобы рассмотреть его поближе. Зачем здесь эта надпись? Я случайно поднимаю взгляд, в это время облако, закрывавшее предвечернее солнце, уходит в сторону, и его лучи освещают какие-то штуки, привязанные к узловатым ветвям дерева.
Хелен показывает на них пальцем, но, похоже, не может подобрать слова.
Я не сразу понимаю, что к чему, но потом до меня доходит – к дереву привязаны части тел: пальцы рук и ног, уши, а также разноцветные косы.
Все отступают назад, одна Кирстен подходит ближе.
– Это древо наказаний, – говорит она и касается рукой шершавой коры. – Такое же, как у нас на площади, только настоящее.
Бекка начинает ходить туда-сюда.
– Я всегда думала, что девушки возвращаются без пальцев потому, что отдают их беззаконникам в обмен на еду, а не потому, что их наказали…
– Зачем им отдавать что-то в обмен на еду, глупая? – говорит Тамара, глядя на тачки с припасами. – Ведь у нас ее полно.
– Однако они возвращаются отощавшими от голода. – Люси обхватывает руками свое тело.
