Собрав сухие ветви, нападавшие с деревьев, растущих у самой ограды, я пытаюсь научить остальных правильно разводить костер – этому меня научил отец, – однако они почти не проявляют интереса. Лишь некоторые слушают меня со вниманием – в основном это девушки, которым по возвращении придется работать: Хелен, Марта, Люси, – Кирстен же и ее присные, похоже, раздражены тем, что я докучаю им такой рутиной.
Интерес у них пробуждается, только когда Гертруда вызывается готовить еду.
– Она не может готовить еду… из-за нее еда станет грязной, – говорит Тамара.
Все начинают возбужденно перешептываться, обсуждая эту тему, но Гертруда не обращает на них ни малейшего внимания и просто достает из колодца новую порцию воды. Быть может, она уже настолько привыкла к тому, что ее оскорбляют, что даже не беспокоится. Но это раздражает меня.
– Первыми еду будем готовить Гертруда и я. А если кому-то это не нравится, готовьте себе сами, – злюсь я, и они затыкаются.
Что бы она ни сделала, нет никакого смысла наказывать ее и здесь. В этом месте мы все – и те, у кого есть покрывала, и те, у кого их нет, и грешные, и святые – равны перед лицом смерти.
Остальные снова обсуждают тему волшебства – то, как оно, по их мнению, будет проявляться у них, – а мы с Герти готовим ужин. Он скуден: только бобы с чуточкой бекона, чтобы придать им приятный вкус, но когда мы начинаем есть, более всего ощущаем не бекон, а колодезную воду, имеющую едкий земляной привкус, который еще долго остается во рту. Я оглядываюсь по сторонам, и мне приходит в голову, что нам повезло, что здесь вообще соизволили выкопать колодец.
Мы ужинаем молча – болтовня прекратилась, и мы прислушиваемся к шумам, которые доносятся из-за ограды. К звукам наших ложек, скребущих оловянные миски, и треску огня примешиваются шелест листьев и плеск лижущей бе – per озерной воды. Но нас будоражит не это, а отсутствие звуков, которые издают перекликающиеся беззаконники. Здесь ли они? А может быть, они как раз и хотят уверить нас в том, что рядом их нет? Может быть, именно так они и выманивают нас за ограду?
Мои мысли то и дело возвращаются к беззаконнику, с которым я столкнулась по дороге сюда. У него был такой взгляд – как вспомню, так и сейчас по телу бегут мурашки. Он мог бы преспокойно убить меня тогда, но почему-то не убил. Не понимаю, что его остановило. Правда, с другой стороны, я не до конца уверена, что он и впрямь был реален. Ведь здесь, среди этих лесов, завеса, отделяющая наш мир от неведомого, так невероятно тонка.
По становью проносится ветер, раздувая пламя костра.
– Интересно, они там? – говорит Нанетт, уставясь на лес.
– Кто? – спрашивает Дина.
– Призраки, – отвечает Дженна.
Кэти плотнее запахивается в плащ.
– Я слыхала, что это души девушек, которые погибли в здешних местах.
– Кэти знает, что говорит, – шепчет мне Хелен, держа на коленях воркующую горлинку. – Трех ее сестер убили беззаконники.
– И не все они добрые духи, – добавляет Дженна.
– Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает Мег.
– Те, кто не обрел жениха, а потом исчез, даже после смерти не теряют своего волшебства.
Хотя дома, в округе, нам и запрещалось говорить о годе благодати, похоже, каждая из нас что-то слышала о нем. Быть может, это правда, быть может, ложь, а возможно, смесь правды и лжи. Мне кажется, что если мы сложим все это воедино, то получим связную картину, но слишком уж все эти сведения туманны. Все равно что пытаться ухватиться за дым.
– Когда здесь находилась моя сестра, среди девушек была одна, которой досталось покрывало и которая потом пропала, – говорит Нанетт. – Тогда ее год благодати уже близился к концу. Бедняжку преследовал призрак, он мучил ее на каждом шагу. То, проснувшись поутру, она обнаруживала, что кто-то расплел ее косу, то конец ленты оказывался привязан к ноге. То она слышала во тьме шепот. В конце концов она отправилась в лес, чтобы встретиться со своей мучительницей лицом к лицу – и не вернулась. Ее тело так и не нашли.
– Ты говоришь об Ольге Ветроне? – шепчет Джессика.
Нанетт кивает.
Меня знобит. Это была та самая девушка, ради которой Ханс вступил в стражу. Никогда не забуду, какое у него было лицо, когда он пришел в тот день на площадь, а потом смотрел, как маленькую сестренку его возлюбленной изгоняют в предместье.
Со стороны ворот доносится глухой стук. Несколько девушек взвизгивают, у других спирает дыхание, и все до единой вскакивают, напрягшись. Рядом с нами что-то есть.
Дженна дрожащей рукой поднимает фонарь, и мы видим, что на земле перед воротами лежит что-то большое.
– Что это? – шепчет кто-то. – Труп?
– А может, это беззаконник?
Тесно сгрудившись, мы медленно, с опаской подходим ближе.
Дженна подходит к загадочному предмету и пинает его носком ботинка.
– Это всего лишь вещевой мешок из тех, которые нам выдал округ. – Она смеется.
– О, это, кажется, знак семьи Тирни? – Молли показывает на три стилизованных меча, вышитых на мешковине.
– Это сделала ты, Тирни? – интересуется Хелен. – Ты пустила в ход волшебство, чтобы вернуть себе вещмешок?
– Нет. – Я качаю головой. – Клянусь, это сделала не я.
– Как это может быть? – недоумевает Мег. – Мы же все видели, что случилось… когда Кире…
– Я не лишена милосердия, – с улыбкой говорит Кирстен, и все замолкают.
Глава 18
Прежде чем догорают последние угли костра, мы зажигаем еще несколько фонарей и гуськом заходим в унылую бревенчатую постройку. Никто не говорит этого вслух, но вряд ли кому-то из нас нравится мысль о том, что придется спать здесь вместе со всеми остальными. Нас не пересчитывают и не запирают, как делают это, когда сгоняют в церковь в День невест, но тут куда опаснее, чем в церкви. Ведь во сне мы так беззащитны. С любой из нас может случиться все, что угодно, и никто не расскажет, как она умерла.
Только на двух десятках железных кроватей есть матрасы, остальные же кровати свалены в углу. Причем для половины кроватей матрасов нет вообще. Мне не хочется думать о том, что с ними случилось.
Кирстен ложится на одну из хороших кроватей и вытягивает свои длинные ноги.
Дженна садится через одну кровать от нее.
– Поверить не могу, что нам придется тут спать. – Она морщит нос, глядя на запачканный матрас. – По-моему, на этом матрасе кто-то обмочился.
– Мы здесь только затем, чтобы избавиться от заключенного в нас волшебства. Вот и все. – Кирстен вздыхает. – К тому же, как только умрет кто-то из тех, у кого хороший матрас, ты сможешь взять его себе.
Я пристально смотрю на нее. Как же легко эти слова слетели с ее языка. Как будто смерть – это пустяк и единственное, что имеет значение, – это не как умрет еще одна из нас, а когда.
