Оглядываясь по сторонам, я думаю о том, нельзя ли что-то изменить. Быть может, Гертруда права – если я стану делать полезные дела, они начнут мне доверять… и прислушиваться к моим советам.
– Я заметила на краю поляны лавандовый куст, – говорю я, делая вид, что рассматриваю сложенные в углу кровати. – Если смешать лаванду с пищевой содой, мы сможем привести матрасы в божеский вид. Утром устроим здесь помывочную. А еще мы можем сделать кадки для сбора дождевой воды, а также…
– Ничего из этого нам не нужно, – обрывает меня Кирстен.
Дженна устремляет на нее умоляющий взгляд.
– Но ведь у колодезной воды такой странный вкус.
– Мы будем пить воду из колодца, как все девушки до нас, – говорит Кирстен.
– Может, в этом и заключается ее волшебство? – шепчет одна из нас. – Эти ее знания… о растениях и других вещах.
– Никакое это не волшебство, – рявкает Кирстен. – Просто ее отец относился к ней не как к дочери, а как к сыну. – И она, встав с кровати, медленно идет ко мне. – А нет ли у тебя там члена? Может, ты вообще не девушка, а парень? – И Кирстен сует руку мне между ног. Стоит огромного труда сдержаться и стоять неподвижно. – Или тебе нравятся девушки? В этом и заключается твой секрет? – Она шепчет мне в ухо: – Поэтому ты и боялась находиться среди нас?
– Пожалуйста, перестань, – говорит Гертруда.
– А тебе-то что? – волком смотрит на нее Кирстен.
Я содрогаюсь. В округе за такое нахальство вешают. А здесь, где верховодит Кирстен, могут сделать и что-нибудь похуже, намного, намного хуже.
– Хотела бы я знать, в чем твое волшебство, – окрысивается на нее Кирстен. – Наверняка что-нибудь непотребное. – И уставляется на ее покрытые рубцами пальцы. – Что-нибудь такое, на что способна только нечестивица.
Я соглашалась с Гертрудой, что надо вести себя тихо и не перечить Кирстен, но я не согласна стоять и смотреть, как та звереет.
– Оставь ее в покое, – говорю я.
– Ну, вот. Мне было интересно, когда ты наконец подашь голос, Грозная Тирни.
– Да, я такая. Похоже, ты только и умеешь, что давать людям клички.
– Не надо. – Марта дергает меня за рукав. – Ты же видела, что случилось с Лорой… что она может сделать.
– Лора всю дорогу собирала камни и клала их в карманы. Она сама хотела умереть.
Спина Кирстен выпрямляется и деревенеет, словно в нее воткнули железный прут.
– Ты называешь меня лгуньей? После того, как я сжалилась над тобой и вернула сюда твои вещи? Ты что же, утверждаешь, будто мое волшебство – это ложь?
– Нет. – Я сглатываю. – Я этого не говорю. Просто я считаю, что нам нужно притормозить. Все изучить… все подвергнуть сомнению… чем бы это ни казалось на первый взгляд.
– Ты говоришь, какузурпаторша, – замечает Кирстен. – Будь мы сейчас у себя в округе, тебя бы привязали к железному древу и сожгли живьем.
– Но мы не в округе, а здесь, – отвечаю я, заставляя себя смотреть ей в глаза. – И, если мы будем помогать друг другу и вести себя осторожно, возможно, больше никому из нас не придется умереть.
Кирстен смеется, но никто не присоединяется к этому смеху, и тогда она придвигается ко мне так близко, что я чувствую на своем лице ее дыхание.
– Можешь отрицать это сколько угодно, но в глубине души ты все понимаешь. Ты знаешь, что должно произойти. И что я могу с тобой сделать.
В помещении повисает мертвая тишина – такая же, какая воцаряется перед повешением.
Кирстен впивается в меня взглядом. Я стараюсь сохранять спокойствие, держаться так, словно не боюсь, но мое сердце так бухает, что она наверняка его слышит.
– Так я и думала. – Она расплетает свою косу, вынимает из нее красную ленту, и ее волосы цвета меда рассыпаются по плечам. Девушки разом втягивают в себя воздух – этот жест одновременно и очаровывает, и пугает их. До сего дня мы могли видеть распущенные волосы только у наших сестер.
Свою косу начинает расплетать и Равенна, но Кирстен с силой стискивает ее запястье.
– Распускать волосы могут только те девушки, что проявили свое волшебство.
Она медленно шествует к противоположной стене помещения, и остальные с завистью смотрят ей вслед.
– Те, у которых есть покрывала, будут спать на этой стороне, – объявляет она, усевшись на матрас в середине противоположного ряда кроватей, чтобы иметь возможность обозревать все свое королевство.
Девушки – невесты начинают торопливо занимать самые лучшие матрасы, борясь между собой за место рядом с Кирстен. Мы с Гертрудой остаемся среди остальных. Кирстен явно предъявляет нам ультиматум, хочет посмотреть, как мы себя поведем. Если мы попытаемся присоединиться к остальным девушкам, имеющим покрывала, она, скорее всего, просто посмеется и выгонит нас к тем, у кого их нет. А если мы не сделаем такой попытки, она воспримет это как нападение.
Я пытаюсь решить, как себя повести, что в данном случае будет лучше, когда мизинец Гертруды крепко обвивает мой. Это прикосновение застает меня врасплох.
– Пойдем, Тирни, – говорит она. Я потрясена ее решимостью, но рада ей.
Со стороны Кирстен и остальных невест нехорошо кичиться своими покрывалами – ведь для большинства тех, у кого их нет, это трагедия. И это не только жестоко, но и глупо. Ведь девушек без покрывал больше, чем девушек с ними.
Разобрав железные кровати, сложенные в углу, девушки из нашей группы тащат их к другой стене. Металлические ножки царапают дубовый пол, и от этих звуков меня бросает в дрожь. Я невольно думаю о тех, кто спал на этих кроватях до нас. Было ли им так же страшно, как и нам? Что с ними произошло?
Проходит несколько минут, и я вижу, как Дженна что-то шепчет Кирстен.
– Ну, хорошо, – с тяжелым вздохом говорит та. – Все, кроме Тирни и Герти, могут перебраться на нашу сторону, только не слишком близко.
Марта и остальные девушки, не получившие покрывал, переглядываются. Я ожидаю, что все ухватятся за это предложение и начнут перетаскивать свои кровати, однако вместо этого они не сдвигаются с мест и раскладывают одеяла и подушки из своих вещмешков там, где стоят.
Меня обдает уже знакомый мне жар, но на сей раз это не гнев. В этом простом молчаливом бунте девушек есть нечто, дающее мне хоть какую-то надежду.
Матраса у меня нет, и, достав из вещмешка одеяло и подушку, я кладу их на голые пружины. Я нахожу кожаную плетенку – такими стражники в конюшне украшают рукоятки хлыстов, которыми погоняют коней.
– Ханс, – шепчу я, проводя пальцами по искусно сделанной плетенке. Я знаю – ее сплел он. Возможно, что он положил эту штуку в мой вещмешок, когда стражники подвезли нагруженные тачки к воротам, но что, если он сделал это перед тем, как перебросить вещмешок через ворота? И волшебство Кирстен тут ни при чем?
