– Нужно уважать существа, которым так отчаянно хочется жить, – сказал он. Помню, я тогда здорово на него разозлилась, но теперь я все понимаю.
Этот маленький моллюск не готов сдаваться. И я тоже.
Вынырнув на поверхность, я вылезаю на берег, быстро одеваюсь и без промедления начинаю открывать ракушки двух добытых моллюсков, но меня так трясет, что я не могу удержать в руках камень.
– Давай, Тирни, дыши, – шепчу я.
Натянув на голову капюшон, я сворачиваюсь клубочком и выдыхаю на руки теплый воздух, пока немного не отогреваю их и снова не чувствую свои пальцы.
Руки мои перестают трястись, и с помощью острого камня я открываю створки моллюска. Мясо у него кремовое, внутренность ракушек отливает розовым, голубым и серым – не знаю, как он называется, но это что-то съедобное. Я тыкаю мякоть пальцем, и она дергается. Дома мы старались поедать таких моллюсков как можно быстрее, чтобы не чувствовать их вкуса, но теперь мне хочется попробовать эту мякоть на вкус. Все что угодно, лишь бы больше не ощущать горького привкуса желчи во рту. Будем надеяться, что меня не стошнит, мысленно говорю я сама себе. Осторожно отделив мякоть от ракушки, я кладу ее в рот и жую, жую, наслаждаясь и мякотью, и терпким соком. Поначалу мне хотелось оставить второго моллюска на потом, но я не могу ждать. Раскрыв его створки, я высасываю мякоть и сок, и тут мои зубы натыкаются на что-то твердое. Наверное, отломившийся кусочек ракушки, думаю я, но выплюнув эту штуку на ладонь, вижу перед собой речную жемчужинку, похожую на те, что украшали воротник платья, которое я надела в День невест. Вертя жемчужинку в руке, я внимательно изучаю ее поверхность, переливающуюся всеми цветами радуги. Такие жемчужинки редкость. А у меня их теперь две. Я кладу жемчужинку в карман – ощупываю и ее, и первую, ту, которую мне дала Джун. Может быть, возвратившись домой, я смогу подарить эти жемчужинки Кларе и Пенни. И тут до меня доходит, что сейчас я впервые за последние месяцы подумала о том, что вернусь домой – о том, что мне удастся выбраться отсюда живой.
Взобравшись на вершину холма, я оказываюсь на широком плато, покрытом ссохшимися остатками сорняков. И вижу, что справа от него, вдалеке, что-то краснеет.
Спеша к этому красному пятнышку, я стараюсь держать свои эмоции в узде, но что, если я найду цветок из моих снов?
Опустившись на четвереньки, я вижу, что это не цветок, а разлохматившийся конец красной шелковой ленты. Меня охватывает радостный трепет. Возможно, здесь бывали и другие девушки… если им удалось выжить в лесу… то и я смогу это сделать.
Я тяну ленту на себя, но, похоже, она за что-то зацепилась. Я упираюсь коленом в землю, с силой дергаю, и неожиданно подо мной что-то хрустит, словно раздавленный фарфор. Раздвинув мертвые сорняки, смахнув частицы почвы, я обнаруживаю в земле что-то твердое. Я приподнимаю этот предмет и пытаюсь понять, что же это, когда мой большой палец проваливается в дыру в камне.
Вот только это не просто дыра… и передо мною отнюдь не камень.
Это человеческий череп, у него сохранились зубы.
А красная лента обмотана вокруг шейных позвонков.
У меня падает сердце. Выронив череп, я лихорадочно пытаюсь снова прикрыть его землей, думая об одном – о девушках, которые пошли в этот лес и не вернулись.
Неужели истории о призраках все-таки правда?
Глава 34
Желая поскорее убраться с вершины холма, спрятаться от хранимой ею мрачной тайны, я бегу вниз, но тут же оступаюсь, качусь, качусь до самого подножия и налетаю на гнилой пень. Лежу на спине, голова кружится, а я пялюсь в небо и думаю: а что, если я мертва, и это были мои кости? Что, если после моей смерти пролетела уже сотня лет и теперь я всего лишь тень? Но когда я немного успокаиваюсь и ко мне возвращается четкость зрения, вместе с нею приходит и боль. Будь я мертвой, мне бы не было так больно. Схватившись за спутанный клубок обнаженных корней, я с трудом поднимаюсь с земли. Окончательно я прихожу в себя лишь через несколько минут, но у меня нет времени жалеть себя. Солнечный свет уже начинает тускнеть.
Мне кажется, что я чувствую, как из становья доносится запах овсянки, пригоревшей на сковороде. Я запоминаю свой путь, чтобы можно было вернуться к источнику и озерцу. Взобравшись на хвойное дерево, я смотрю на становье – девушки смеются, радуются жизни, как будто у них нет абсолютно никаких забот. Похоже, они рады тому, что я ушла. Не знаю, говорит ли во мне зависть или же мое воображение заводит меня куда-то не туда, но, по-моему, они чем-то похожи на трапперов из предместья, одуревших от водяного дурмана. Трудно поверить, что еще вчера я была одной из них – сейчас нас разделяет целый мир.
По становью идет Гертруда, и ее затылок блестит в угасающем свете дня. Я подаюсь вперед, думая, как бы привлечь ее внимание, дать знать, что я жива, но тут подо мной с хрустом ломается ветка. Это действительно привлекает внимание Герти, но, к сожалению, также и внимание Кирстен.
Я стараюсь сидеть так, чтобы больше не производить шума; между тем девушки, кажется, заметили меня.
– Это призрак, – говорит Дженна.
– А может, это Тирни, – предполагает Хелен, приложив Голубушку к горлу под подбородком. – И она хочет отомстить.
– Она не посмеет вернуться, ни мертвая, ни живая, – прищурившись, злобно цедит Кирстен. – Если она решит меня испытать, то я могу еще много чего отрезать у Герти.
И готова поклясться, что Кирстен глядит прямо на меня.
Спрыгнув с дерева, я отступаю назад, в лес, подальше от чужих глаз.
И, словно призрак, бреду сквозь тьму.
Я не знаю, где нахожусь… куда иду, но нельзя сказать, что я потерялась – ведь меня некому искать. Мне некуда идти. Еще вчера мне казалось, что чувствовать себя еще более одинокой, чем в окружении этих девиц, медленно сходящих с ума, просто нельзя.
Но я ошибалась. Как же я ошибалась.
Глава 35
Я провожу дни, изучая лес и пытаясь найти хоть какую-нибудь пищу, а вечерами ищу укромные места: ложусь возле упавшего дерева или в углублении в скале, но никогда не ночую в одном и том же месте дважды. На земле полно звериных следов, и, судя по размерам иных из них, здесь обитают существа, которые куда страшнее призраков.
Единственное преимущество такой жизни заключается в том, что после изгнания из становья у меня прочистились мозги. Время от времени по-прежнему кружится голова, но я больше не чувствую себя так, будто схожу с ума. Возможно, душевная болезнь, яд, отравивший разум девушек, распространился так быстро, потому что они все время были вместе?
Если не считать иной раз попадающихся на моем пути съедобных корней или желудей, я не ела уже несколько недель. Живот больше не урчит. И даже не болит. Делая глубокие вдохи, я воображаю, что питаюсь воздухом. Не знаю, хорошо это или плохо, но, похоже, этого пока хватает.
Время от времени мне мерещится запах кофейного напитка из цикория или жарящегося на огне мяса, но я знаю – у девушек ничего такого нет, а если бы и было, они в своем безумии все равно не смогли бы это приготовить.
