Вперед выбегает стражник со свитком, который он вручает мистеру Уэлку.
Тот пробегает бумагу глазами. Глаза его мрачно горят.
– Полагаю, это уже твое дело, Майкл. Твое первое дело на посту главы совета.
Когда он передает свиток Майклу, я сразу понимаю, что это какая-то пакость. Способ наказать его за то, что он выбрал меня.
Майкл стискивает зубы, втягивает носом воздух и громко объявляет:
– Мне стало известно, что тело Лоры Клейтон пропало без следа.
Лора. Я вспоминаю затравленное выражение на ее лице перед тем, как она перевалилась через край лодки.
Все переносят свое внимание на семью Клейтонов. Миссис Клейтон стоит вроде бы как ни в чем не бывало, но я вижу, как побелели ее пальцы, стискивающие плечо младшей дочери.
– Не надо, – шепчу я Майклу. – Пожалуйста, не делай этого.
– Я истратил весь запас их благоволения на тебя, ни на кого другого его не осталось, – сквозь зубы отвечает он. – Присцилла Клейтон… – Он вздергивает подбородок. – Выйди вперед.
Мистер Клейтон разжимает руку жены и подталкивает свою маленькую дочь туда, где стоим мы.
Идя на середину площади, девочка едва не падает, наступив на развязавшийся шнурок своего ботинка, затем перекидывает косу на плечо, нервно теребя вплетенную в нее белую ленту. Ей столько же лет, сколько и Кларе, – семь.
– Ты готова принять наказание, налагаемое на твою сестру? – спрашивает Майкл.
Ее глаза наполняются слезами, но она не произносит ни звука.
– Именем Бога и избранных мужчин, – говорит Майкл с едва заметной дрожью в голосе, – я изгоняю тебя в предместье до конца твоих дней.
От скрипа тяжелых ворот, которые открывают стражники, я вздрагиваю.
Когда она делает свой первый нетвердый шаг в сторону предместья, Майкл велит ей остановиться.
Я судорожно выдыхаю, подумав, что он переменил свое решение, что ее не изгонят, но Майкл делает только одно – вытаскивает белую ленту из ее волос и роняет ту на землю.
Я смотрю на него с отвращением. Как он мог сотворить такое? Но теперь он стал одним из них.
Опустившись на колени, чтобы завязать шнурки ее ботинка, я шепчу:
– Лора просила меня передать, что она просит у тебя прощения. – Я завязываю ее шнурки двойным узлом. – Найди мать Райкера. Она позаботится о тебе. – Я поднимаю голову, смотрю на ее лицо, ожидая слез и сказанного шепотом «спасибо», но в глазах девочки вспыхивает только холодный гнев. Да и как она может не испытывать гнева? Сейчас его следовало бы испытывать нам всем.
Пока двух девушек, не вышедших замуж, приписывают к работным домам, пока идет возня с черными лентами, я слежу взглядом за брошенной белой лентой. Ветер несет ее по булыжникам мостовой за ворота – и, быть может, он унесет ее на поросший лесом остров в огромном озере, где я оставила часть своего сердца. Видит ли меня сейчас Райкер? Что он думает обо мне?
Когда церемония заканчивается и толпа начинает расходиться, я вижу, как стражники несут к аптеке деревянные ящики, на которых нет ни надписей, ни обозначений. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, видят ли другие то, что вижу я, но женщины не подают виду, их взгляды устремлены куда-то вдаль, и в них я читаю изумление и ужас.
Вот что мы делаем с девушками. Ставим ли мы их на пьедесталы, сбрасываем с них или используем куски их тел, чтобы сварить снадобье, мы соучастники. Но все в мире взаимосвязано, и нужно верить, что смерть порождает жизнь.
Мужчины никогда не отменят год благодати.
Но, быть может, его сможем отменить мы.
Глава 86
В напряженном молчании Майкл ведет меня в новый дом, опрятный, стоящий между других, жмущихся друг к другу домов и весь пропитанный благоуханием гардений. От этого густого аромата и благих намерений Майкла я почти задыхаюсь.
Как только за нами закрывается дверь, я говорю:
– Майкл… ты должен знать… я была взята… не против воли, не силой.
От разочарования, отразившегося на его лице, я почти начинаю жалеть, что меня не сожгли.
– Прекрати… – шепчет он, срывая с лацкана гардению и сминая ее в кулаке.
– Я ни о чем таком не просила. Не просила тебя лгать ради меня.
Вошедшая служанка смущенно прочищает горло.
– Уведи ее, – говорит Майкл, словно я непослушный ребенок, и идет к выходу.
– Куда мне отвести ее, сэр? – спрашивает служанка.
Он поворачивается, и во взгляде его я вижу такую ярость, что у меня леденеет кровь. Прежде я никогда его не боялась, но теперь боюсь.
– Она может подождать меня в нашей спальне, – отвечает он и выйдя, захлопывает за собою дверь.
Поднявшись по лестнице, застланной богатым ковром, я провожу пальцами по дорогим темно-красным обоям.
– Кандалы, обитые ватой, не перестают быть кандалами, – шепчу я.
– Что вы сказали, мэм? – спрашивает служанка.
Мэм. Как же это случилось? Как я дошла до такого?
На верхнем этаже четыре закрытых двери. На стенах здесь горят светильники с абажурами из матового стекла. Здесь же висит картина, на которой изображена девочка, лежащая на траве. Может быть, она напоминает ему о том, как мы вместе лежали на лугу? Что видит эта девочка? А не мертвая ли она? – думаю я. Не оставили ли ее там умирать?
– Мистер Уэлк желает, чтобы вы подождали его здесь, мэм.
Мистер Уэлк. Теперь его зовут так. Он больше не Майкл.
Служанка открывает вторую дверь справа, и я вхожу. Я успела заметить, что она не поворачивается ко мне спиной. Не результат ли это того, что она пережила во время года благодати… не видит ли она во мне врага?
Обычно девушки, вернувшиеся в округ, полны лютой ярости и злобы. Но что, если я внушаю людям еще больший страх?
Она, пятясь, выходит из комнаты и запирает за собой дверь.
Я начинаю ходить по комнате, считая шаги. Здесь стоят сделанная из красного дерева кровать с балдахином и небольшой письменный стол со сдвижной крышкой, на которой находятся бумага, чернильница и гусиное перо. Когда я читаю надпись на первой странице, мне хочется все здесь сжечь. Моему сыну. Моему самому драгоценному достоянию. И я вспоминаю, как Майклу не нравилось, что его отец оказывает на него давление, заставляет следовать по своим стопам. Он чувствовал себя загнанным в угол.
Но то был Майкл. Мистера же Уэлка все это, похоже, вполне устраивает.
Я опускаюсь на корточки, чтобы заглянуть под кровать, когда слышу знакомые звуки – мое сердце узнает их еще до того, как мой разум осознает их смысл. С такими звуками в дерево врезается топор. Посмотрев в окно сквозь кружевные занавески, я вижу мужчину, колющего дрова. В неистовстве взмахивающего топором опять, опять и опять. Его тело напряжено, как натянутая струна, и видно, что он колет поленья, либо вымещая на них свою ярость… либо, наоборот, разжигая ее.
