— Авдей, на помощь! — позвала Маша, оглянувшись, но механика не оказалось на прежнем месте. След его, однако, еще не пропал; пыль, поднятая мотоциклом, клубилась вдали.
Троекратный залп, как при салюте, раздался над степью. Толстые пробки высоко взлетели над столом.
Выпили, закусили, одними понимающими глазами поздравили будущих жениха и невесту, и только потом уж охмелевшая лишь слегка, разрумянившаяся и необыкновенно похорошевшая Мария сказала:
— Ну а теперь вот можно и спеть. Как ты, Фень?
— Давай начинай. Нашу с тобой…
— Хорошо, — Мария прокашлялась, глянула на одного, другого, подмигнула зачем-то Федченкову, окончательно сомлевшему от этого ее подмигивания, взяла сразу, с ходу, сильно, уверенно, глубоким, грудным своим голосом:
На горе колхоз, под горой совхоз.
А мой миленький задавал вопрос,
Ай-ай-ай-я-я-я! Ай-ай-ай-я-я-а-а!
— Ну подтягивай же, Фенька! — прикрикнула на подругу Мария, и дальше запели уже вместе:
Задавал вопрос, да глядел в глаза:
«Ты колхозница, тебя любить нельзя».
Ай-ай-ай-я-я-а-а, ай-ай-ай-я-я-а-а!
Это грустно-озорное и одновременно ироническое «ай-ай-ай-я-я-я» повторялось ими как припев. Феня и Маша распределили меж собой роли, женскую и мужскую, и теперь, состязаясь глазами, пели все громче, то грустя голосом, то балуясь:
Я колхозница, не отрицаюся,
И любить тебя не собираюся.
Я пойду туда, где густая рожь,
Я найду того, кто на меня похож.
Примолкли на минуту, переглянулись, и далее допевала уж одна Феня:
Я ушла туда, где густая рожь,
И нашла того, кто на меня похож.
Мария вела лишь припевку:
Ай-ай-ай-я-я-я-а-а, ай-ай-ай-я-я-а-а.
А Феня — все задорнее и лукавее:
Полюбила я — он молоденький,
Он молоденький, зовут Володенькой.
Кустовец покраснел, замотал кудрявой головой. Угрюмова заканчивала:
Мы влюбилися, кудри вилися.
Расставалися — слезы лилися.
Мария не вытерпела, обняла подругу — теперь опять они пели вместе:
Мы влюбилися — было двое нас,
Расставалися — стало трое нас…
Женщины прижимались друг к другу все плотнее, а песня их далеко неслась по степи:
Я, колхозница, не отрицаюся,
И любить тебя не собираюся.
Ай-ай-ай, ай-ай-ай-я-я-а-а-а.
И любить тебя не собираюся.
Кустовец встал. Сказал растроганно:
— Спасибо вам. За песню. За работу вашу. За все. За все спасибо. Ну а теперь, Федосья Леонтьевна, послушайте. Мы вот с Виктором Лазаревичем толковали о вас. Хотим во главе комплексной бригады поставить. Хватит нам дробить хозяйство. Один бригадир должен отвечать и за землю, и за технику, и за животноводство. Вы, я слышал, сами предлагали нечто подобное еще своему отцу. Было такое?
— Было, но… разве я, баба, справлюсь? Тут мужику хоть бы выдюжить…
— Ничего. Справитесь! Как вы считаете, товарищ Соловьева, справится?
— Фенька-то? Неужто нет! — решительно ответила та. — А будет трудно, подмогнем.
— Вот это разговор! — торжествовал Кустовец. — Теперь я могу и уехать. Вот ежели бы к песням вашим тетенька Екатерина еще и щец нам подкинула, тогда совсем было бы отлично!
Хлебая щи и мыча от удовольствия, похваливая этим взмыкиванием стряпуху, он что-то вспомнил, заработал ложкою еще проворней, остаток хлебова опрокинул в рот прямо из тарелки, тыльной стороной ладони вытер рот, крякнул, еще раз поблагодарил от души сияющую Екатерину Ступкину, вновь подошел к Фене.
— Вот что. Завтра у нас актив. Как раз о комплексных бригадах будет разговор. Доклад сделает Алексей Иванович. Обязательно приезжайте. Может быть, машину за вами прислать?
— Это уж ни к чему, — обиделся Точка. — Что у нас, своей не найдется?!
— Хорошо, приезжайте вместе на своей. Завтра в десять ноль-ноль. — Сказав это, Кустовец посмотрел на Федченкова: — Ну, ты со мной или еще побудешь?
— Немного погожу. Мне в другую бы бригаду наведаться…
— Добро. Но не забудь об активе. Тебе выступать.
Кустовец уехал. Проводив его взглядом, Мария Соловьева взяла Федченкова под руку и увела за будку. Он со страхом ждал, что она скажет. Мария глянула ему в лицо, в увлажнившиеся, покрасневшие глаза, помолчала еще немного, а потом тихо спросила:
— Где жить будем?
Он не вдруг понял ее, стоял, растерянно мигая реденькими, светлыми, почти невидимыми ресницами.
— Что же ты?.. Я спрашиваю тебя, Андрюша, где жить будем?
Он понял наконец, зарделся, сказал:
— То есть… как где? В Краснокалиновске, конечно!.. У меня там трехкомнатная…
— Нет уж, Андрюшенька! — отрубила Мария. — В избе будешь жить, у меня, в Завидове, коль нужна я тебе. В город не пойду. И Миньку своего, как приедет из армии, никуда не пущу. И этих троих… Привяжу на прикол, как телят, и не пущу от земли. Пущай другие пасутся по городам, а мои будут на родимом поле. Хлебушко выращивать. И мы с тобой…
Направившийся было за будку с совершенно иной целью Точка оказался случайным свидетелем этого разговора, немедленно встрял в него:
— Верно, Андрей Федорович, переезжайте к нам в Завидово, вот уже больше года ищу инженера для своего колхоза. Вам отдам эту должность!
— Да я что… я ничего… я согласен, — заторопился Федченков. — Отпустит ли Кустовец?..
— Отпустит! — твердо уверил Точка, потирая руки, как барышник после удачной сделки.
— А теперя, Виктор Лазаревич, ступай. Мне с Андрюшей еще кой о чем покалякать нужно… — Проследив за тем, как далеко удалился председатель колхоза, Мария повернулась к Федченкову, прямо и холодновато глянула на него. Бледнея, сказала почти жестоко: — А ты, милок, подумал, кто я есть такая, прежде чем свататься? Знаешь, какая молва про меня идет по всему Завидову?.. Дошли до тебя ай нет эти слухи?
— Дошли, — сказал он спокойно.
— Ну что, поверил?
— Нет.
— Зря… Лучше бы уж поверил. — Мария смотрела на него так, что не всякий выдержал бы этот ее холодный, пронизывающий взгляд. Но Федченков выдержал. Сказал еще спокойнее и тверже:
— Если б и поверил. Это ничего бы не изменило, Мария. Ты мне нужна. Очень. Я люблю тебя.
