От волнения и под напором эмоций мое дыхание учащается, и приходится приложить ладонь к груди, чтобы его успокоить. Пожалуй, еще никогда в жизни я не была так откровенна и никогда настолько не хотела быть услышанной.
— Я выслушал тебя, Яна, а теперь послушай ты. Смолин - это ошибка. Влюбилась ты в придуманный образ, твоей любви он недостоин и никогда достоин не будет. Ваши отношения я никогда не приму.
Сердце падает, и впервые за всю жизнь я ощущаю полнейшее опустошение и бессилие. Я начинала говорить в полной уверенности, что отец смягчится, ведь по-другому, когда любишь, и быть не может. Но по ту сторону стена, до которой не достучаться. Человек, который, как я думала, всегда и во всем меня поддержит, попросту отворачивается от меня.
— Ты очень жесток, пап, — эти слова мне приходится проталкивать сквозь растущую боль в груди. — Ты ставишь меня перед выбором.
— И кого ты выберешь? Человека, который дал тебе все, или того, с которым толком не знакома?
— Ты всерьез спрашиваешь меня об этом сейчас?
— Я уже сказал, что твой выбор не приму. Так что давай уж сейчас выясним, кого я всю жизнь воспитывал.
— Пап… — на секунду я лишаюсь дара речи, не в силах поверить в услышанное. Что он впрямь может выставить мне ультиматум.
— Что, Яна? — голос отца звучит настойчиво и с вызовом, пока он сверлит меня гневной синевой своих глаз. — Простой вопрос.
— Я тебя не узнаю или просто не знаю. За что ты так со мной? Почему я должна выбирать между семьей и возможностью быть счастливой?
— Потому что у тебя еще будет счастье. Но не с ним.
— Ты ничего не знаешь обо мне и о нем, пап. И я не выберу тебя, хотя бы потому что Андрей никогда не заставлял и не заставит меня выбирать между вами. Ты ненавидишь предательство, а именно это вынуждаешь меня сделать — предать человека, которого я люблю, ради своего упрямства и гордыни. Если я брошу его, то начну тебя ненавидеть за то, что ты лишил меня сбывшейся мечты. Проиграю по двум фронтам.
Отец скрещивает руки на груди и оглядывает меня, словно видит впервые, во взгляде — разочарование напополам с гневом.
— Не ожидал от тебя.
Я задираю подбородок и смотрю ему в глаза.
— Тебе следовало бы.
Я разворачиваюсь и иду к выходу, потому что мне необходимо поскорее оказаться одной. Ком в горле душит меня, слезы катятся по щекам — их немного, но они, как никогда, горькие. Я даже предположить не могла, что самый родной мне человек окажется настолько глухим к моим чувствам и мольбам. Думала, стоит мне подобрать правильные слова — отец обязательно все поймет.
В номер Андрея я не иду — выхожу из отеля к бассейну и забираюсь в тень шезлонга, чтобы дать себе время прийти в себя. В течение нескольких минут смотрю на голубую гладь воды и, смахнув рукавом влажные подтеки с щек, начинаю накидывать план. Первым делом нужно узнать у Андрея, насколько он прилетел, и сегодня же купить билеты, чтобы вернуться с ним в Москву. Для себя я уже точно решила, что с отцом в Хайфе я не останусь. Он попросил сделать выбор, и я своему буду соответствовать.
37
Андрей
Яна не появляется в номере вот уже час, после чего я решаю сам ей набрать. Как там говорят? Сердце не на месте? Вот сейчас у меня примерно так. Знаю, что разговор с Семеном — квест, который она должна пройти сама без чьей-либо помощи, но, очевидно, отношения то и предполагают: ее проблема становится моей. Ей двадцать четыре, она к людям с открытым забралом и верой, Семену пятьдесят три, и он привык, чтобы мир вращался туда, куда он хочет. То, что она его дочь, смягчающим обстоятельством не является — я уже выяснил.
Еще сильно беспокоит, что Галич сдуру заставит ее выбирать между нами. Не столько за свою брошенную шкуру трясусь, сколько за Янкино состояние переживаю. Хотя за шкуру тоже волнительно: в первый раз все же женщину к себе подпустил, и сейчас уверен, что в последний. Убей как не хочется такого сценария. И не потому, что я альтруист большой и ратую за мир во всем мире, — эгоист я, и еще какой. Просто конкретно ее я счастливой видеть хочу во всех смыслах. Был бы уверен, что без Семена в ее жизни наступит тотальный праздник: плюнул бы и перетер. Но не будет так. Пусть отца у меня уже давно нет, а вот мать жива. Видимся не часто, раз в месяц заезжаю часа на два проведать и денег оставить. Жива, здорова, улыбается, и от этого на душе спокойно. Случись с ней что — весь покой насмарку.
— Ян, ты где? — спрашиваю, когда слышу в трубке металлическое «алло».
— Я сейчас поднимусь в номер, Андрей. Прогулялась немного.
Ее тон настораживает: спокойный, но неживой. Сейчас я поневоле нахожусь в своей самой ненавистной позиции, наблюдательской, поэтому сажусь на диван и, ткнув в пульт от телевизора, жду. Яна появляется в гостиной спустя пятнадцать минут после звонка, с виду спокойная, на деле же напряженная, как электричество. Молча садится со мной рядом и смотрит в экран.
— Разговор как прошел, Ян?
Ее профиль становится каменным, только ресницы подрагивают. Я смотрю на ее щеки, ища признаки того, что она ревела, и, хотя их нет, уверен, что именно этим она занималась во время своей прогулки.
— Тебе нужно было мне сказать, что отец — причина твоих проблем, Андрей, — наконец, выдает Яна с усталым укором в голосе.
Я кладу ладонь ей за плечо и разворачиваю к себе. Терпеть не могу, когда она превращается в закрытую ракушку.
— Для чего?
— Я бы тогда… — она запинается, отводит глаза.
— Тогда что, Ян?
— Я бы с ним поговорила, пригрозила… хотя бы что-нибудь сделала, — ее голос звучит неуверенно, и меня перекручивает от прилива сочувствия. Крепко ее шарахнуло сегодня, потому что выглядит Яна полностью потерянной.
— Мне было не нужно. Это наш конфликт, и ты в нем не должна участвовать. Я был готов к такому.
— Нас же двое в отношениях, Андрей. Получается, я все это время поддерживала не того человека, когда была нужна тебе.
— Ян, что значит поддерживала не того человека? Он твой отец независимо от того, что сейчас чудит. И конечно, Семен любит тебя.
— Оказывается, я его совершенно не знаю, Андрей, — эти слова она говорит почти шепотом, и по ее щеке скатывается одинокая слеза. От ее вида я испытываю облегчение. Пусть лучше поревет и выговорится, чем станет играть в железную леди.
— Я сейчас не о поджогах говорю, а о том, что папа ко мне и моим желаниям смог быть настолько черствым. Слышит только себя. Заладил одно и то же: «Не подходит, не приму, ошибка». А почему не подходит, сказать толком не может, и ни одного аргумента не принимает. Ты говоришь о любви, а я знаю, что любовь — это когда желаешь человеку счастья. Когда ты из моей квартиры ушел и на день рождения не приехал, я решила тебя отпустить. Смирилась с тем, что ты ничего ко мне не чувствуешь, а значит, и будущего у нас нет. Было очень больно, ты даже представить не можешь как. Выходить на улицу не хотелось, есть не хотелось, улыбаться тоже. Но при этом я никогда на тебя не злилась, потому что в моих глазах ты не изменился. Ты просто не любил меня, и все, и это был твой выбор. Я иногда представляла, что мы встретимся с тобой через много лет: меня за руку будет держать любимый мужчина, а ты будешь с женой и с ребенком, и тогда я пойму, что все было правильно. Я любила тебя, я никогда не желала тебе остаться несчастным, даже если твой выбор не я. Поэтому совсем не понимаю, как отец может поступать со мной так.
