Так вот, Маргоша узнала, что в Китае готовятся широко отпраздновать юбилей Мэй Ланьфана, связалась с китайским СТД (или, не знаю, как у них это называется, но все равно связалась), восторженно рассказала, как в нашей стране помнят Мэй Ланьфана, и поведала о том вечере в Доме актера. При этом скромно намекнула, что мы не прочь отметить вместе с китайцами юбилей великого артиста. Китайцы восхитились и пригласили всю братию в Пекин за свой счет на юбилейные дни с последующей поездкой вдоль Великой Китайской стены.
Дом актера в Пекине представлял собой целый парк со всевозможными атрибутами многовекового китайского театра. В данном случае все пространство было увешано Мэй Ланьфаном в ролях и в жизни, а на сцене при помощи переводчиков и устроителей было воспроизведено московское представление. Так как я в этом произведении не участвовал и был взят Маргошей в Китай только из сострадания, то во время репетиций и самого шоу меня постоянно вежливо просили отойти в сторонку и не мешаться под творческими ногами. Я терпел. Но на банкете я, посаженный где-то в районе китайских реквизиторов, после долгих панегириков в адрес приехавших мастеров сцены не выдержал – попросил через переводчика слово. Мне его снисходительно предоставили. Я сказал, что счастлив наблюдать столь высокое собрание театральной элиты, и извинился, что затесался в этот круг, не участвуя в мемориальном спектакле. Но, продолжил я, в свое оправдание хочу скромно сообщить, что из всех присутствующих с обеих государственных сторон я, наверное, единственный лично общался с Мэй Ланьфаном, который играл для меня на эрху и цзинху и показывал мне разработанный им новый напев «дань». Банкет затих, думая, что я от обиды к невниманию поехал умом, и председатель китайского СТД на чистом русском языке спросил: «Как это?» А это так. В 1960 году Мэй Ланьфан последний раз гастролировал в Союзе. Он захотел посетить в Москве Дом актера. Михаил Иванович Царев привел его в кабинет директора Дома актера Александра Моисеевича Эскина и зловеще шепнул ему, чтобы в гостиной срочно собрали кого-нибудь из тогдашнего актива. Так как днем актив занимался другими делами, Дом актера был практически пуст. Не нашлось никого, кроме меня, пришедшего к Эскину договариваться о репетиции очередного капустнического хулиганства. Путей к отступлению не было. В гостиной срочно сервировали незамысловатый мини-банкет, и Михаил Иванович Царев, Александр Моисеевич Эскин и, от безвыходности и безлюдья, я два часа наслаждались общением с Мэй Ланьфаном. Председатель китайского СТД вынул меня с окраины стола, посадил рядом с собой, и всю оставшуюся поездку я был в Китае вторым лицом после Мэй Ланьфана.
Это происходило четверть века назад. Участников того исторического выезда остается все меньше и меньше. Ушел Сергей Юрский. Мало кто видел блистательного Юрского в роли Мейерхольда, сыгранной в этой домактеровской эпопее. Очень жаль. Потому что это был наглядный пример отношения великого актера к любой, пусть самой «домашней» необходимости пребывания на сцене. Максимализм и святое отношение к подмосткам – мощные составляющие профессионализма Юрского. Целеустремленность – во всем. Помню, в семь утра Сергей Юрьевич стучался ко мне в номер и властно тащил меня в бассейн. Я, вяло сопротивляясь, спускался и, сидя на «берегу», наблюдал, как Сережа проплывает свой ежеутренний минимум – двадцать бассейнов. Каждый раз, плывя мимо меня, он призывал одуматься, нырнуть и начать вести правильный образ жизни.
В Китае мы не только плавали в бассейне, но и не избегали суши. Не путайте в данном случае суши с сушей. Сережа запомнил наши похождения лучше.*
* Жена одного из наших дипломатов сказала нам с Шуриком Ш.: «Я свезу вас на Шелковый базар, вам самим не справиться!» Надо сознаться, что мы оба – и я, и Шурик Ш. – такие ленивые и нелюбопытные, что не только не собирались на Шелковый базар в Пекине, но даже не слыхали о таком… Мы тронулись в толпе… Людмила шла зигзагами, ловко ввинчиваясь в горячую гомонящую толпу. Знакомств у нее было великое множество, и она то и дело вступала в бодрые диалоги. А вот китайский язык оказался на удивление простым и однообразным.
– Ху-я? – спрашивала Людмила, выхватывая две рубашки из огромной стопки и обрушивая всю стопку наземь.
– Ниху-я! – уверенно отвечал торговец.
– Пошли дальше! – решительно сказала жена дипломата.
– Ху-я? – сдергивала она вешалку с халатом, на спине которого была нарисована пагода. Но мы уже заранее знали ответ, принцип как-то быстро схватывался. Парень с крутыми скулами улыбался, кланялся, но был непреклонен.
– Ниху-я! – отвечал он.
Так мы прошли первый длинный ряд. Повернули. Во втором ряду, видимо, торговали китайцы из другой провинции, язык у них был немного другой. Но и тут Людмила была на высоте. Торговец выкидывал десяток прозрачных плоских коробок, в которых что-то сверкало и переливалось.
– Е-бай? – кричал он.
– Ние-бай! – нашлась ответить Людмила.
Юрский С.Ю. Содержимое ящика. М.: Вагриус, 1999. С. 311, 313, 314.
Меня повсеместно журят за использование матерного языка. И это правильно: я безобразно им пользуюсь, потому что жлоб. А вот Сергей Юрьевич, интеллигентнейший человек, тонкий мудрец и философ, понял: чтобы быть не матерщинником, но при этом употребить весь известный ему мат, нужно просто перейти на китайский.
Но еще Сергей Юрьевич кроме мата иногда позволял себе неожиданную искренность. Что шокировало, потому что в наших отношениях ирония и подъё…ка всегда преобладали. Так, например, в программе «Приют комедиантов» Сережа искренне говорил обо мне, возможно, потому, что этот приют обычно снимается с 12 часов ночи, когда сознание участников уже спит и они теряют бдительность.*
* Шура для меня – прежде всего артист. Менее всего – собутыльник. Хотя мы сидели за столом не раз. Но по разным причинам либо ему надо было сейчас выйти и что-то делать, либо мне надо было выйти и что-то делать. Чаще всего я видел Шуру на разных юбилеях. Юбилеи отличаются тем, что человека начинают сперва представлять, потом хвалить, потом облизывать и постепенно заходятся в какие-то выси. И потом объявляют: «А сейчас – Ширвиндт». И появляется человек, который этот кипяток превращает вдруг в естественную теплую воду. И говорит вроде бы тоже поздравительно, но как-то с другой стороны. И все время возникает чувство: а ведь правда, мы ведь что-то больно зашлись, мы чего-то слишком. После кипятка преувеличенности возникает чувство естественности. И с этим же я столкнулся в его книжках, где масса документов, которые он предъявляет. И эти документы есть образ времени – целых времен: 60-х, 70-х и так далее. И очень редко появляется сам Шура. И тогда он – поэт.
Сергей Юрский в программе «Приют комедиантов» // ТВ Центр. 2014.
Юз Алешковский
Надпись на фото
Учти, дорогой Шурик, ты гордость времен и народов, типа генералиссимус сцены и застолий.
