Но дальнейшее ускользает от моего плавающего в тумане наслаждения сознания. И яростные движения партнера, и его низкий рык, и судорога, пробегающая по всему его крупному телу.
И то, как он поднимает меня на руки и куда-то несет… Все это проходит мимо. Меня нет. Реальности тоже больше нет. Я в раю…
***
Проснувшись, долго не могла отдышаться. Снова этот сон! И снова я стонала и металась, сбив все простыни и смяв сорочку. Просто наваждение какое-то! Что ни ночь, то продолжение бесконечного секс-марафона.
С трудом добрела до ванной и уставилась на свое отражение. Хороша-а… Глаза горят, губы припухли, соски торчат. Ну, партнер! Ну удружил. Наяву я от тебя избавилась, так ты теперь во сне меня мучаешь!
Я умылась ледяной водой, прошлепала на кухню и поставила на плиту чайник.
Все равно больше не усну, проверено уже. Странная вещь. Вроде бы, не так много времени мы с Русланом провели вместе, а у меня такое чувство, словно он мне «под кожу залез». Все время его рядом ощущаю.
Да, знаю, психушка по мне плачет. Хотя, говорят, психи как раз считают себя нормальными. Но я, может, и тут отличилась! А что? Исключение, так сказать, из правил.
Звонок в дверь вырвал меня из философских размышлений.
Посмотрев в глазок, тихо помянула нелегкую. Не, ну а что еще могло принести бывшего под дверь моей квартиры в шесть утра?
– Маш, открой, – услышала я негромкий голос Федора.
Вот же ж… мент! Нюхом чует, что я рядом!
Сняла цепочку – яркий атрибут бабулиной паранойи, – и нехотя открыла дверь.
– Чего не спишь в такую рань? – последовал логичный вопрос, и мой бывший протиснулся в коридор, сразу занимая собой все свободное пространство.
– А ты? – подвинувшись, взглянула на свою первую любовь.
Небритый, уставший, в привычной косухе, накинутой поверх формы.
– С дежурства, – коротко ответил Федька, жадно разглядывая меня потемневшими глазами.
Остынь, милый. Тебе тут ничего не светит. Хотя, не спорю, вид соблазнительный – ночнушка из прозрачного белого хлопка не скрывает ни тонкие стринги, ни призывно торчащую грудь.
Я заглянула в ванную, накинула халат и плотно стянула его на талии. Не хватало еще, чтобы Федор мой вид за приглашение принял!
– Чаем угостишь?
Бывший продолжал рассматривать меня так, словно на мне вообще ничего из одежды не было.
– Ну, проходи, Винни-Пух, – усмехнулась я и направилась на кухню.
– А с чего это Винни Пух? – удивился Федька. – С каких таких пор?
– Так с тех самых, как по утрам по гостям ходить повадился, – доставая чашки, ответила я. – Бутерброды будешь?
Вопрос не был праздным. Поесть Федор любил, особенно, после ночных дежурств, и я прекрасно знала, что сейчас он готов проглотить все, что угодно.
– А посерьезнее ничего нет?
– Борщ есть, котлеты.
– Давай, – обрадовался Федька.
– Федь, – удивленно посмотрела на бывшего.
– Ну, что? – отмахнулся он, усаживаясь за стол. – Я три дня нормально не ел, а от пиццы уже желудок болит!
Не сумев побороть извечную бабью жалость, вернее, глупость, разогрела борщ, добавила сметану и поставила перед Федором тарелку.
– Котлеты тоже грей, – довольно улыбнувшись, бывший муж погрузил ложку в наваристый бульон. – И салатик какой-нибудь сделай, ладно, Маш?
Не, нормально, да?
– Федь, а ты ничего не путаешь? Мы с тобой, вообще-то, разводимся.
– Об этом мы с тобой позже обязательно поговорим. А сейчас тебе что, сложно уставшего и голодного мужика накормить? Маш, ты же собак бездомных кормишь, неужели я хуже?
Федор жалобно посмотрел на меня, и я махнула рукой.
– Ешь… кобель… Откуда ты только взялся, на мою голову?
Я поставила на плиту сковородку с котлетами, достала из холодильника овощи для салата и принялась строгать любимый Федькин «греческий».
– Маш…
– Что?
– Ты долго еще дуться будешь?
– Федь, ты голодный?
– Да.
– Ну вот и ешь. Желательно, молча. Иначе рискуешь остаться без второго.
На кухне наступила тишина, разбавляемая тихим стуком приборов.
– Маш…
– Что?
– Возвращайся.
– Смирнов, ты глухой?
– Давай котлеты.
– Котлеты в этом доме получают те, кто соблюдает железное правило бабы Кати – «когда я ем, то глух и нем».
– Все, считай, что я и глухой, и немой.
Я молча поставила перед бывшим тарелку с котлетами и салатом, включила еще не успевший остыть чайник и отошла к окну.
Вид Федьки, так привычно сидящего за столом и с аппетитом уничтожающего приготовленную мной еду, что-то затронул глубоко внутри. Бли-и-ин… Что ж я такая дура жалостливая? Кажется, ненавижу его, убить готова, как вспомню, как он ту бабу трахал, а в душе еще трепыхается что-то.
Сидит вон, похудел, зарос. И глаза уставшие. И верхняя пуговица на форме болтается. Так на жалость и давит… Сволочь.
– Маш.
– Ну что, Федь? Что? – не выдержав, уставилась в виноватые карие глаза. – Что ты хочешь от меня услышать? Что простила? Что согласна заново все начать? Так не простила! И начинать ничего не хочу. Все. Проехали уже, дальше каждый сам по себе.
– Маш, ну неужели ты из-за какой-то шалавы…
– Федь, а сколько их было? Ну тех, кого вы всем отделом трахали?
– Маша, ты когда так выражаться стала?
– А как, Федь? Как еще это назвать? Не в любовь же вы там играли?
Не утерпев, подошла ближе и оперлась о стол ладонями.
– Ну как ты не понимаешь? – Федор тоже поднялся, став напротив меня. – Это же просто секс! Ну да, оторвался, захотелось чего-то такого… Ты же у меня чистенькая, тебе любовь подавай, ухаживания-цветочки, а я мужик, мне разнообразия хочется, и стресс снять, не миндальничая, и засадить как следует, не переживая, что больно будет. Сама знаешь, работа такая, что…
Он говорил, говорил, говорил. А я стояла, смотрела на любимого когда-то человека и не могла понять, что он несет.
Да, Машенька, приютила голодного Винни-Пуха. А он взял, да и…
– Все, Федь. Поел? Иди домой, – прервав поток откровений, указала бывшему мужу на дверь. – И не приходи больше.
– Маш! Маш, ну, прости. Не знаю, что на меня нашло! Прости, я идиот! – опомнился тот.
– Уходи, Федь.
Не став дожидаться, пока Федор сдвинется с места, вышла из кухни и закрылась в спальне. Видеть бывшего не было ни сил, ни желания. Разнообразия ему захотелось… Кобелина проклятая. Вот и вали! Живи теперь, с кем хочется, и засаживай, кому пожелается!
