За прошедшее с нашей предыдущей встречи время дамочка успела сменить классическое «маленькое черное платье» (или что там у нее было, я уже не помню. Знаю точно: Ллевеллин ей плащик свой на плечи накидывал. А что под плащом было, с моим склерозом уже и не припомнишь) на серебристо-зеленое ниспадающее одеяние. В золотых волосах, уложенных в сложную прическу, блестели нитки жемчуга. В тонко подведенных глазах светилось удивление, смешанное с каким-то презрением. Алые, ярко накрашенные губы гордо поджаты.
Рядом замер Ллевеллин.
Я, конечно, понимаю, что за прошедшее время, а тем более, за вчерашний вечер, я достала его так, что аж дальше некуда. Но почему у Рыцаря такое выражение лица, словно он скоро начнет от тоски головой об стенку биться?! Причем, вероятнее всего, начнет прямо здесь и сейчас, не откладывая дело в долгий ящик.
Парочка бодро промаршевала мимо меня. У Рыцаря было такое выражение лица, словно он идет на эшафот. Мне ничего не оставалось, кроме как вжаться в стену, чтобы не быть попросту снесенной. Не смотря на это, девица таки умудрилась задеть меня подолом юбки (угу, учитывая, что этот самый подол был на жестком каркасе — кажется, он называется умным словом «фартингейл», — сделать это было не трудно) и двинуть локтем под дых. Я согнулась, хватая ртом воздух, но смогла все-таки гневно выдохнуть:
— А поосторожней никак нельзя?
Девушка замерла, обернулась, не выпуская локтя Ллевеллина. Тонкие, явно выщипанные бровки взметнулись к самой линии волос:
— Что? Кто ты такая? Откуда здесь взялась?
О, меня таки заметили! А до этого я, что, была предметом меблировки? Хотя, говорят, слуг просто не замечают. Вот и приняли меня за одну из местных жительниц.
Ага, туземка, блин. В джинсах клеш, блузке на запахе и босоножках на шпильках (выбила-таки с Замка нормальную одежду!). Просто типичная аборигенка! Никак не отличишь!
Честно, эта новая Хозяйка мне дико не нравилась. Было в ней-то мутное, нехорошее. Меня просто подмывало ляпнуть ей какую-нибудь гадость, но я вдруг поймала какой-то беспомощный взгляд Ллевеллина и, стушевавшись, попыталась свести все к шутке:
— Ну, вообще-то я ИО Хозяйки была, пока тебя не было. Меня зовут Гелла.
Девица только нервно дернула плечом:
— Ну, раз я появилась, тебе здесь больше делать нечего! — и отвернулась, решив, что разговор окончен.
Я аж поперхнулась. Нормально, да?! Ни тебе «здрасте», ни тебе «до свиданья». Пожила здесь, а теперь мотай отсюда, чтоб я тебя и не видела! Так что ли получается?!
Ну уж нет! Не дождетесь!
ГЛАВА 37
ЖИЗНЬ — КОРОТКА, ИСКУССТВО — ВЕЧНО
Дождавшись, пока господа дойдут до стола и Рыцарь осторожненько усадит свою новую пассию на стульчик, я приблизилась к ним.
Как я понимаю, предполагалось, что сидеть может только эта самая новая Хозяйка. Даже для Ллевеллина никакой табуреточки не поставили. Что за несправедливость, а?
Замок, а Замок, может пожертвуешь хоть одно креслице? А лучше два — мне и Ллевеллину. А я, честное слово, никогда больше твои статуи разбазаривать не буду. Честно-честно!
Ну, если только честно!
То, что Замок никогда и ничего не создает из воздуха, я уже поняла. Скорее, в какой-то миг возникает ощущение, что этот предмет находился здесь всегда, но я, по какой-то оплошности попросту его не заметила.
Так было и сейчас. Конечно же, я просто не заметила два изящных стула с гнутыми подлокотниками. Один появился с моей стороны стола — прямо напротив Хозяйки, а второй — по правую ее руку, рядом с замершим как истуканчик Рыцарем. Я плюхнулась на сидение и добродушно предложила:
— Ллевеллин, присаживайся. — Но вовремя спохватилась, исправилась: — Хочешь — присаживайся.
А то еще решит, что это приказ. Хоть и появилась настоящая Хозяйка, кстати, надо выяснить, как ее зовут, но вдруг он продолжает мне подчиняться на уровне инстинктов? Кто этих сумасшедших Рыцарей поймет?
Ллевеллин бросил мне короткий благодарный взгляд, но остался стоять.
Не хочет — как хочет. Я за ним следить не нанималась.
Так. А тарелочки мне, кажется, никто не дал?
Я оглянулась по сторонам и окликнула какого-то парнишку, ближе всего стоящего ко мне:
— Извините, вы не поставите мне приборы?
Мальчика как ветром сдуло. А через несколько мгновений передо мною как по волшебству появилась и тарелка, и ложка, и вилка, и нож. Чудненько!
Я потянулась к ближайшей тарелке с нарезанной колбасой.
Нет, это явно я была неправильной хозяйкой. Вон, при новой-то: и сервировка современная, и обстановочка улучшилась.
Вот только перекусить мне толком не дали.
— Да что ты себе позволяешь?! — А голос у нее красивый, высокий. Если бы еще на визг не срывался, цены бы не было.
Я отложила вилку и подняла на девушку задумчивые глаза:
— Пардон?
Ллевеллин, судя по мрачному лицу, был не в своей тарелке.
— Что ты себе позволяешь?! — прошипела девица, не отрывая от меня пристального взгляда.
— Ничего, — пожала плечами я. — Сижу, завтракаю.
— Это мой Замок, я его Хозяйка! И я не позволяла тебе…
— Девушка, успокойтесь, — почти нежно пропела я. — А то сейчас желчью истечете. Мне кажется Замок более чем разумен, и это его право определяться, кому и что здесь можно делать.
Хозяйка взвилась как ужаленная, оперлась обеими руками о стол:
— Да ты, да ты… Вон отсюда!
У Ллевеллина были глаза как у преданной собаки, неизвестно за что избитой хозяином.
И лишь из-за Рыцаря я осталась в рамках приличия. При нем нельзя срываться. Нельзя.
— Ой, да не очень то и хотелось с вами оставаться! — фыркнула я, вставая. — Приятного аппетита.
Интересно, подтекст «чтоб ты подавилась!» только я услышал?
Я вышла из комнаты, мягко закрыла за собой дверь.
Руки дрожали. Хотелось вцепиться в патлы этой крашенной стерве и от души впечатать ее смазливую мордочку в стол. Так чтобы только искры из синих глаз посыпались. Ненавижу! Не-на-ви-жу!
Сделать бы сейчас что-нибудь такое, такое…
Я заоглядывалась по сторонам, в поисках подходящего фронта приложения дурной инициативы. Уже через пару мгновений этот самый фронт был найден: на стене, напротив окна с витражом висел огромный ростовой портрет. И была на нем изображена такая милая, я бы даже сказала, симпатичная парочка: появившаяся в Замке прошлым вечером дивчина, вся такая расфуфыренная, в платье с воротником — «мельничный жернов», и — правильно! — Ллевеллин, как и полагается в такой ситуации, коленопреклоненный.
