«Зоопарк» модели 1984 года: Майк, Фан, Храбунов и Губерман (за кадром)
Фото: Владимир Быстров
ШАГ ВПЕРЕД, ДВА ШАГА НАЗАД
«То, что делали в студии Майк или «Кино», никак не пересекалось с тем, что делал «Аквариум». При этом технический момент отступал у всех на второй план. Допустим, приходит ко мне Майк, который только что записал новый альбом. Меня не будет волновать, как здесь записаны, скажем, барабаны или бас-гитара, а будут волновать только его песни. У Науменко была своя индивидуальность — как плохо его ни записывай, все равно будет слышно, что это — Майк»
Борис Гребенщиков
Пока Науменко с Цоем отбывали киевскую «дисквалификацию», в Москве на одном из совещаний в Министерстве культуры РСФСР был озвучен следующий план действий: «В настоящее время в Советском Союзе насчитывается около 30 000 профессиональных и любительских ансамблей. И наш долг состоит в том, чтобы снизить это число до ноля».
Вскоре после судебного процесса, состоявшегося над группой «Воскресение» (в мрачных тонах освещенного на страницах «Вечерней Москвы»), начались атаки и на региональных рок-музыкантов. В том числе — на уфимца Юрия Шевчука. После того, как копия его альбома «Периферия» попала в местное отделение КГБ, Шевчука уволили с работы и вызвали «на беседу» в правоохранительные органы, предупредив напоследок: «Еще одна запись — и решетка!» Затем последовали статьи в башкирских газетах и ночное нападение на улице, после которого лидер «ДДТ» был вынужден уехать из Уфы.
От друзей Майк уже знал, что на Урале с помощью разгромных материалов в комсомольской прессе фактически были уничтожены рок-группы «Трек» и «Урфин Джюс». Последний гвоздь в крышку гроба вбило еще одно постановление Минкульта: отныне репертуар самодеятельных групп должен был на восемьдесят процентов состоять из песен членов Союза композиторов. Вдумайтесь в эти цифры, люди! По образному выражению Свиньи, «или вы теперь целуете пятки Фрадкину и Пляцковскому, или вам больше нечего делать в музыке».
В унылом настроении Науменко слушал по ночам западные радиостанции и не сильно удивился, когда Сева Новгородцев в эфире ВВС произнес мрачным голосом: «Только и осталось, что залезть на фонарный столб и, вытянув руку в сторону железного горизонта, прокричать: „Мечты рассеялись, товарищи красные рокеры, мечты рассеялись!“»
Вскоре впечатлительный Коля Васин поведал Майку о том, как закопал в лесу сверток с драгоценной пластинкой, на которой красовался автограф Джона Леннона. И этот случай был не единичным. Предчувствуя облаву в Доме юного техника, Тропилло сделал на 38-й скорости первые копии с оригиналов «Уездного города N», «Радио Африки», «Табу» и «Треугольника». Затем спрятал все пленки в таком надежном месте, что со временем и сам не мог вспомнить, где у него хранятся копии, а где — подлинные мастер-ленты.
К концу 1984 года прекратила работу студия театрального института, в которой бесстрашным Панкером были подготовлены «Нервная ночь» Кинчева и дебютный альбом группы «Секрет».
Прессинг государственной машины становился все сильнее — вскоре волны идеологических атак докатились и до семьи Науменко. Как-то раз, купив свежий номер газеты «Смена», Наталья обнаружила в нем материал с красноречивым названием «Кто нужен „Зоопарку“?» В статье подвергались критике тексты из альбома «Уездный город N» и, в частности, его титульной песни, которая трактовалась не иначе, как «ода сумасшедшему дому». Особенно корреспондента «Смены» возмутило сюрреалистическое упоминание имен Толстого и Маяковского, не говоря уже о других иконах мировой культуры.
«От фривольностей „Зоопарка“ рукой подать до того, чем занимается, например, Александр Розенбаум, специализирующийся на блатном репертуаре, или до религиозных опусов Юрия Морозова, записанных на пленках, — рассуждал журналист, скрывавшийся под псевдонимом В. Власов. — Но почему, собственно, стала возможна такая ситуация?»
Прочитав этот бред, Науменко нервно рассмеялся, а на ближайшем квартирнике весомо заявил: «Мне очень жаль, что есть журналисты, которые… Вот я бы не стал никогда писать о кибернетике, в которой ничего не понимаю. А вот о музыке, оказывается, писать можно. И мне очень жаль, что журналисты дискредитируют уважаемый печатный орган. Возможно, мы не ангелы и нас есть за что критиковать. Но я, скажем так, за разумную критику и без подтасовки фактов».
От таких ударов чуткая душа Науменко разрывалась на части. В его волосах появилась ранняя седина, а во взгляде — затянувшаяся усталость. Кроме старых и новых композиций у Майка теперь не было вообще ничего. Не было денег, перспектив, стабильного состава и места для репетиций. Именно в те дни он написал песню «Бедность», в которой пылал, как говорили когда-то джазмены, неподдельный «тихий огонь»: «Я работаю по двадцать четыре часа, но почему меня так не любят небеса? / Где этот камень, на который нашла моя коса?»
В интервью Старцеву он все-таки не смог сдержать обиду: «Перемен в жизни у меня нет. Пишу, читаю газету „Смена“. Любимая рубрика — „Кто нужен „Зоопарку„?“. Спасибо В. Власову (читай — М. Садчикову) за бесплатную рекламу… А вообще, нужно соблюдать элементарную порядочность. К тому же, как не вспомнить классическую фразу: „А судьи кто?“»
Тропилло и Майк на II ленинградском рок-фестивале, май 1984
Фото: Игорь Петрученко
В тот период Науменко словно проживал свою жизнь в разных вселенных. В одной — переводил книги про Марка Болана и слушал альбомы Лу Рида, а в другой — общался с кураторами рок-клуба и сотрудниками госбезопасности.
Наташа Науменко вспоминала, как в один из душных вечеров Майк рассказал ей очередную «свежую историю»: «Сегодня ко мне подошел неприметный человек, подсел и стал предлагать поработать на страну. Я говорю: „Я много пью“. — „Мы знаем“. — „А когда выпью, становлюсь очень болтливым. И потом не помню, что кому говорил…“ Человек повздыхал — и ушел».
«В то время случилось очередное приключение, когда было известно, что у „Зоопарка“ опять готовится „винт“, — делится воспоминаниями Иша Петровский. — А у Майка никогда не было особого желания непременно идти на амбразуру, и в подобных ситуациях он просто не ехал на концерт. К нему на работу в деревообрабатывающие мастерские постоянно приходил куратор из органов. Поначалу он старался исполнять должностные обязанности: вел душеспасительные беседы, пытался разведать какую-то информацию, но, в конце концов, понял, что все это бессмысленно. Постепенно общение свелось к тому, что они неторопливо выпивали бутылочку-другую и, довольные друг другом, прощались».
