Спустя много лет мне было интересно пообщаться с однокашниками Майка, которые когда-то единогласно осудили его решение бросить институт. Они категорически не верили в артистические перспективы Науменко, на что тот неизменно парировал: «Самый худший среди нас — гораздо лучше, чем самый лучший среди вас». Товарищи не на шутку обижались, но возразить — кроме идеологических штампов — было нечем.
«После школы Майк поступил в инженерно-строительный институт, потому что был хорошистом и послушным мальчиком из профессорской семьи, — считает Дима Калашник. — Такая тогда была традиция — идти учиться дальше. Но Миша быстро бросил учебу, так как, в отличие от нас, активно искал себя. Он свалил из института и ушел туда, где его что-то звало. И в тот момент он перестал быть Мишей Науменко, а реально стал Майком».
Примерно с 1975 года ничего, кроме рок-музыки, у Науменко не осталось. Он занялся самообразованием и убрал из жизни все лишнее и второстепенное. Как пела позднее группа «Гражданская оборона» — «убил в себе государство».
Вокруг жил большой советский город: несчастные серые лица штурмовали общественный транспорт, огромные портреты Брежнева скрывали фасады панельных домов, первомайские демонстрации отвлекали внимание показным торжеством, а повсеместные очереди за дефицитом напоминали о трудном выживании. Тем временем, Майк придумал себе волшебный мир и в нем органично расположился — здесь старый еженедельник Melody Maker значил больше, чем родительская правда или программа «Время».
Отошли времена, когда Науменко, удобно устроившись после институтских лекций на подоконнике, просто «снимал» песни западных групп, чтоб сыграть в любом качестве, когда представится случай.
«Это был просто анекдот, когда году в 75-м или в 73-м, я первый раз вышел на сцену, кажется, в ленинградском финансово-экономическом институте, — признавался впоследствии Майк. — Мы сыграли Child in Time, и мне доверили бас-гитару. Чуть не побили нас тогда».
После близкого знакомства с сочинениями Гребенщикова Науменко убрал на антресоль тетрадку с английскими текстами и принялся писать по-русски. Никаких стилистических ориентиров у него не было, и поэтому первая попытка — песня «Ждать и верить?» так и не была обнародована. Майк признавался, что эта композиция ему никогда не нравилась, и неудивительно — его лирика в тот пробный период пестрила совсем уж незамысловатыми рифмами, чудом сохранившимися в памяти друзей. Скажем: «Записал себе я Заппу, тут же вдруг скончался папа…» — впору устыдиться, что и было сделано.
К двадцатому дню рождения Майк наконец-то определился со своими музыкальными пристрастиями. Он нащупал принципиально новые веяния в творчестве артистов, которые экспериментировали с «читкой» и пытались исполнять некую предтечу рэпа: Марк Болан, ранний Боб Дилан и особенно Лу Рид. Майку очень нравились композиции, в которых рок-поэты не пели (в классическом смысле), а буквально выплевывали слова — резко, нагло и агрессивно. Под их влиянием Науменко отошел от музыкального наследия The Beatles и начал делать зарисовки на двух-трех аккордах. И этого минимализма ему вполне хватало.
Вскоре Майк сочинил песню под названием «Жизнь в зоопарке». Несмотря на некоторую наивность, Науменко ее нежно любил и называл «подарком самому себе». Спустя несколько лет он станет изредка исполнять ее на квартирных концертах: «Минула еще одна бессонная ночь / Дым ест глаза и кофе кипит в кофеварке / Сегодня я понял, что вся моя прошлая жизнь / Была вовсе не жизнь, а жизнь в зоопарке».
Сны о чем-то большем…
Фото: Александр Бицкий
Развивая мотив «бегства из зоопарка», Майк все более отдалялся от родителей — с их предписанной работой по будням и дачным огородом по выходным дням. Он старался поменьше находиться дома, чтобы не слышать упреков в тунеядстве и не тратить силы на оправдания. Из такого житейского сора молодой поэт черпал темы для первых песен на русском языке: «Буги для всех детей», «Этюд 18» и «Дождь (вторую неделю)»: «А радио шепчет странные слова / О том, что солнце над городом, о том, что жара / И диктор, должно быть, сошел с ума / Но это даже хорошо: он стал таким же, как и я».
Так получилось, что эти песни, в которых Майк безоглядно рифмовал слова «кровь» и «любовь», никогда прилюдно не исполнялись. Правда, сами тексты чудом сохранились. Написанные аккуратным почерком, они сопровождались графическими изображениями и уверенным значком копирайта — как, к примеру, на разворотах дефицитных виниловых альбомов западных рок-звезд. В некоторых песнях Майк помечал свою лирику — «зоопарковая музыка», в других — как «rainsongs». В этом сюжете не было мифотворчества или модной концептуальности, даже попытки вписать себя в историю культуры. Жил на ощупь, пел интуитивно. В поисках «своей формулы» изредка выступал с группами второго эшелона, вспоминать о которых впоследствии не любил.
Важно заметить, что своим новым русскоязычным репертуаром Майк ни с кем из знакомых не делился: ни с Родионом, ни с Гребенщиковым, ни с Таней Науменко. Видимо, не было необходимой уверенности в собственных силах. А может, знал, что время «музыки зоопарка» еще не пришло.
В ту доисторическую эпоху русского рока репетиции «Аквариума» проходили недалеко от станции метро «Парк Победы», в вышеупомянутом клубе «Эврика». Там же состоялись первые театральные эксперименты студии Эрика Горошевского, в которых, помимо Гребенщикова и его приятелей, принимали участие будущие музыканты Crazy Music Orchestra и «Поп-механики» Володя Болучевский, Александр «Фагот» Александров, Володя Диканский и Сергей Курёхин.
Театральные опыты Горошевского тесно пересекались с идеями и поисками «раннего» «Аквариума». Еще в начале семидесятых Джордж Гуницкий сочинил несколько абсурдистских пьес, которые импровизированно игрались прямо на ступенях Михайловского замка. По легенде, именно там эту веселую компанию подобрал Эрик Горошевский, предложив сотрудничество и начав ставить на поток всевозможные перфомансы.
«Эта студия была сложным явлением, — рассказывал мне в 2010 году драматург и поэт Аркадий Драгомощенко. — Потому что Горошевский был человеком с совершенно пагубной одержимостью театром! Он учился у Товстоногова и постоянно кипел идеями. Больше всего на свете Горошевский любил репетировать, а не выпускать спектакли. Тем не менее, Эрик обладал удивительным свойством привлекать к себе молодежь и вести ее за собой. В каком-то смысле это была секта».
Майку такого рода карнавальная культура была не слишком близка, но он не без интереса наблюдал, как высокохудожественно сходят с ума в «Эврике» его новые приятели. По замыслу Горошевского, музыканты «Аквариума» должны были выступать на сцене, читать монологи и петь.
Джордж Гуницкий числился теперь в должности не только актера, но и основного драматурга, своего рода — заведующего литературной частью. Несколько его пьес сопровождалась музыкой Гребенщикова, часть композиций писали друзья и знакомые. Через несколько лет Науменко сочинит для студии Горошевского ряд своих наиболее знаменитых «песен протеста». Но вспоминать об этом Майк почему-то не любил, комментируя эти ностальгические события крайне редко и обтекаемо.
