— Он знает.
Дима замирает и жадно наблюдает за моей реакцией. За тем, как я нервно встрепенулась, а теперь киваю с облегчением и снова возвращаюсь на мягкие подушки.
— Хорошо, — шепчу на автомате, — слава богу.
Отпускает.
— Тебе не нужно ни о чем беспокоиться, — добавляет Дима, а я не могу даже кивнуть, потому что как не беспокоиться. — Я понял одну вещь, пока сидел тут ночью. Ты спала, а я крутил произошедшее, вспоминал и вспоминал, как на повторе. Раз за разом, у меня оказывается отличная память.
Мне начинает казаться, что он заговаривается. Дима звучит так непривычно, почти как чужой человек, что я не отпускаю его глазами, чтобы видеть, что звучащие слова слетают именно с его губ. Он кажется вымотанным и обессиленным с каждой секундой, словно проваливается в пропасть с головой. Или теряет внутреннюю силу. Привычный запал.
— Дима, — касаюсь его запястья, не в силах больше смотреть на его муку.
— Он опустил оружие, а я нет. Это главное… Он боялся задеть тебя, а я хотел подстрелить его и больше ничего не видел вокруг. Ни о чем не думал. Даже о тебе.
Я вздрагиваю, когда Дима поднимает на меня глаза, и в них стоят слезы.
— Прости меня, — он скручивает простынь между пальцами до скрипа. — Я мог убить тебя. Собственными руками.
— Я жива.
— Да, да, — он кивает и протягивает ладонь к моему лица, аккуратно обводит контур и выпускает перекрученный воздух сквозь зубы. — Жива…
Дима поднимается и наклоняется ко мне. Касается губами губ и рождает смазанный нервный поцелуй, на который я легонько отвечаю, чувствуя, как ему это важно сейчас. Потом ищу рукой его подбородок, но он отстраняется сам.
— Прости меня за всё. За всё дерьмо, — он перехватывает мою ладонь и крепко обнимает ее, водит большим пальцем по моему запястью, рисуя невесомые круги. — Я не знаю, как исправить…
— Знаешь. Я говорила тебе.
Дима замирает, и я вижу, как проходят последние круги по тугой скрипящей резьбе. Он докручивает понимание до хруста и на мгновение прикрывает глаза, свыкаясь с ним окончательно.
— Хорошо. Я сделаю, — он кивает через силу и смотрит на меня режущим взглядом. — Я отпущу тебя.
Проходят дни в палате. Медленно и рутинно.
Дима старается приезжать реже, но у него это плохо получается в первые дни. Он все-таки хочет быть рядом и видеть, как я поправляюсь. И он запретил Паше появляться в клинике. Мужская гордость или боязнь сорваться, я не спрашиваю и не настаиваю. Слава богу, у меня есть телефон, по которому я созваниваюсь с Пашей, когда остаюсь одна. Я постепенно привыкаю засыпать под его голос, мягкий и мелодичный, и воображать его присутствие. Как будто он сидит рядом и гладит меня по голове или сжимает пальцы, заплетая их вместе со своими в надежный вечный замок. Хотя иногда в его голос впиваются нервные иголки, он тоже чертовски скучает и разговоры, даже по видео-связи, не могут исправить нашу разлуку.
Нам не хватает друг друга.
И страшно от того, что всё еще может сорваться. Ведь нет никакой ясности и уверенности, вообще непонятно куда мы движемся. Паша повторяет как молитву, что сперва мне нужно долечиться, а там будет видно. И он, конечно, что-то придумает, он всегда так делает.
Он спрашивает о Диме и деликатными вопросами выуживает из меня мои диалоги с мужем. Паша пытается понять, что происходит с Димой и к чему все-таки готовиться. Он кивает и хмурится, и, наверное, боится спугнуть удачу.
Поверить в счастье раньше времени.
Дима приезжает, когда меня уже начинают подводить к выписке, и предлагает выйти во внутренний дворик. Он помогает мне накинуть длинную кофту и берет под руку, ведет на выход, где грубо отмахивается от охранника, чтобы тот исчез с глаз долой.
— Тебя завтра выписывают, — он первым начинает разговор, но смотрит строго перед собой.
Мы подходим к деревянной лавке и садимся под красивой, раскинувшейся во все стороны ивой.
— Мне так надоело в больнице, — признаюсь ему и на мгновение соприкасаюсь с ним глазами. — Я уже считаю часы.
— Он встретит тебя?
Дима неожиданно касается болезненной темы, хотя все предыдущие дни мы избегали заговаривать о Паше, общались, как близкие родственники или вовсе друзья.
— Можно? Ему можно приехать…
— Пусть, — Дима кивает. — Я улетаю на две недели в Италию, вечером уже рейс.
— Сегодня?
— Да. С сыном и его матерью. У него день рождения скоро.
— Ты так ее называешь, — хмурюсь и внимательно смотрю на него, пытаясь понять, что он вообще чувствует. — У нее же есть имя?
— Роза.
— Значит с сыном и Розой. Расскажи мне о ней.
Дима резко поворачивается ко мне, сгущая черную краску во взгляде от удивления, а я поднимаю ладонь и провожу по его коротким жестким волосам. Он постригся совсем коротко, под машинку, и выглядит как боец из клетки. Опасный, смертоносный, но все равно родной. И я ловлю себя на мысли, что мне нравится на него смотреть. Это как увидеть исцеление дорогого тебе человека. Недуг отступил и проступили завораживающие черты, которые я помнила по старым самым первым встречам.
— Ты очень красивый мужчина, Дима. Волевой и сильный. Ты редкость… Ты можешь осчастливить Розу или другую женщину, создать настоящую здоровую семью. Просто подумай об этом, начни с начала.
— Я думаю об этом, — Дима хлопает по карману пиджака, отвлекаясь от меня. — Я закурю?
Я разрешаю, и он встает с лавки и отходит в сторону на пару шагов. Щелкает зажигалкой и делает глубокую смачную затяжку.
— Я ее не люблю, вот в чем проблема. Я только к тебе испытывал настоящее, — еще одна затяжка. — Столько баб перетрахал, а толку… Черт...
— А она тебя?
— Она мне в рот смотрит.
— Это из-за ребенка, Дима. Она боится, что ты заберешь его и найдешь маму получше.
— Я никогда ей не угрожал.
— Ты в зеркало давно смотрелся? Ты и есть одна большая угроза.
— И что мне делать? Я такой, какой есть.
— Начни хотя бы с ее имени. Что она любит? Чем интересуется? Не рассказывай мне, расскажи себе. Она живой человек, а не функция.
— Ты говоришь, как с пятилетним, — он усмехается и тушит сигарету. — Но я видно, правда, такой.
— Я хочу, чтобы у тебя всё получилось. Я даже верю в это, — легонько улыбаюсь ему, замечая, как он машинально кивает, соглашаясь. — И я простила тебя, Дима. Я чувствую это в сердце. Не говорю просто так, а действительно чувствую.
Это правда. А еще я хочу, чтобы наши судьбы разошлись. Мне нужно простить и забыть, чтобы ничего не тянуть в новую жизнь.
Дима не находит слов, но наклоняется и прижимается жесткими губами к моей макушке. Приходит крепкий запах сигарет и его чуть сбитое дыхание.
