Чернота из его груди вырывается в потолок и скручивается визжащим комком обугленной плоти. Меня и Фолки накрывает золотистый защитный купол, а девушка, застывшая у двери, надрезает руку и бросает в тварь веер красных тугих капель, что вспыхивают и исходят паром, стоит им только столкнуться с черной кожей врага. Существо верещит на одной ноте, и кажется, что из ушей вот-вот брызнет кровь; но крик обрывается резко, а чернота — аккуратно рассеченная пополам одним ударом клинка — шлепается на пол с таким звуком, будто лопнул мех с водой. Отвратительные вязкие брызги летят на щит, но Фолки даже бровью не ведет. Держит защиту до тех пор, пока его спутница не подает сигнал и говорит:
— Подох. Можно выходить.
Я едва слышу ее слова, потому что мне все равно, что там случилось с этой черной дрянью. Мне все равно, что они будут делать с ней дальше. Пусть хоть на костре с зеленью запекут или разотрут для магического зелья! Есть только я и волк, который не открывает глаза, — чем невыносимо меня пугает.
Я склоняюсь к Халлтору, прислушиваюсь к его дыханию, но с губ мужчины не срывается ни единого вдоха и сердце под моей рукой даже не вздрагивает — а ведь всего минуту назад оно стучало, как и всегда. Сильно, уверенно, пытаясь отогнать тьму.
И вот сейчас — тишина.
Глаза обжигают слезы, катятся вниз и срываются с подбородка, падают на грудь Халлтора.
— Я убила его…
Меня разбирают рыдания — хриплые, надрывные и тоскливые — крик клокочет в горле, но не может вырваться на волю, застревает на дрожащих губах, а я чувствую крепкую хватку на плечах, чужие руки, что пытаются оттащить меня в сторону; но я упираюсь изо всех сил, рвусь прочь, только бы не отходить от волка, не разрывать зрительный контакт, будто это может уничтожить последнюю ниточку надежды, что еще теплится в груди.
— Нет! Нет, не трогайте меня! Я не хочу уходить!
Что-то холодное касается головы, выбивает все мысли, и опора под ногами качается из стороны в сторону. Маг подхватывает меня на руки и выносит прочь, в соседнюю каюту, где и оставляет вместе со своей спутницей. Голос его доносится будто издалека, размывается и искажается, звучит чуть взволнованнее, чем мгновение назад:
— Илва, приготовь ей цветки верлиги. И напои, пока чары не рассеялись, а то, боюсь, слишком уж тонкая натура у нашей принцессы.
— Сам-то ты с волком справишься?
— Пф, я и не таких зверей приручал. Он скоро придет в себя…
Все остальное я уже не слышу. Проваливаюсь в мягкий мрак, и ничто не может удержать меня на поверхности, даже отчаянное желание вернуться к Халлтору, сесть рядом с ним и молиться всем известным богиням, умолять их не отнимать у меня этого невозможного мужчину.
Что-то касается губ — и я чувствую вязкую горечь, скользящую по языку. К ней примешивается перечная острота и едва уловимый медовый оттенок.
— Мелкими глотками, — приговаривает знакомый девичий голос. — Не торопись, милая, не сопротивляйся зелью.
Горечь медленно перетапливается в сладость и расплескивается по венам умиротворяющим теплом. Будто я снова дома, а мама нежно гладит меня по голове и напевает незатейливую колыбельную.
Сейчас я открою глаза и вернусь на десять лет назад, в детство, когда так упоительно прекрасно лазать по деревьям, срывать с веток свежие яблоки и слушать рассказы отца о далеких и загадочных островах, где, кажется, собрались все возможные чудеса.
Я чувствую запах сада и цветущих деревьев, а лица касается теплое дыхание весеннего ветра — пряного, влажного и свежего. Хорошо знакомого, как каждая ступенька, каждый камешек в родном поместье.
— Нанна…
Хрипловатый тягучий голос, от которого перехватывает дыхание и кровь кипит в венах.
Халлтор? Мне это кажется?
Сколько времени прошло?
Часы?
Дни…
С трудом приподнимаю отяжелевшие веки, поворачиваю голову, похожую на котелок с кашей — все силы ушли на одно простое движение.
Встревоженное лицо волка кажется бледнее обычного. Синие глаза беспокойно поблескивают, пристальный взгляд изучает меня, осматривает от макушки до пят, скользит по шее. Широкая теплая ладонь нежно поглаживает щеку, а у меня комок встает поперек горла — невозможно вздохнуть или сказать хоть слово.
— Как ты? — выдыхает Халлтор встревоженно, наклоняется так, что черные мягкие волосы касаются моего лба. — Ты спала так долго. Так долго, что я почти отчаялся. Уже глубокая ночь, мы скоро доберемся до оружейной моей семьи. Скажи, что ты в порядке, не молчи!
— Это мне стоит спросить, — глаза застилает мутная пелена слез. Халлтор ловит пальцами тяжелые капли, вытирает их так нежно, будто и не волк передо мной вовсе, а кто-то совсем незнакомый. — Я тебе нож в грудь в-всадила.
Тихонько всхлипываю и заикаюсь, а волк усмехается, будто услышал что-то невыносимо смешное.
Мне вот совсем не до смеха!
— Ну и что я такого сказала?! Я же подумала, что убила тебя!
Халлтор уже откровенно хохочет и, с легкостью подняв меня, устраивает на своих коленях, покачивает, как взволнованного ребенка, и гладит по волосам, перебирая короткие прядки на затылке.
С каждым движением его ласка становится откровеннее, жарче и требовательнее. Внутри все сжимается, а сердце колотится так быстро, что кажется — сейчас волк услышит его стук. Впрочем, Халлтор придерживается определенных границ. Его пальцы жгут сквозь ткань рубашки, но он не пробирается под нее, не касается кожи, дразнится, покрывая мою шею жгучими поцелуями, заставляет до крови прикусить язык, когда острые волчьи зубы находят жилку под моим горлом. Боль от укуса быстро сменяется влажным жаром языка, а по спине бегут мурашки от каждого, даже самого невесомого, прикосновения.
Хватаюсь за край рубашки мужчины и тяну вверх — все еще не могу поверить, что рана от клинка исчезла, не причинив вреда. Мужчина понимает меня — сам стягивает рубаху и откидывает ее в сторону. Замираю на мгновение, даже вкрадчивые ласки Халлтора как-то отходят на второй план, когда вижу смуглую кожу, больше похожую на странную карту прошедших сражений.
Очерчиваю пальцами зигзагообразный шрам на мощном плече, спускаюсь вниз и завороженно наблюдаю, как напрягаются тугие мышцы под моими ладонями. Во взгляде кобальтовых глаз читается напряжение и любопытство. Он не до конца осознает, что я делаю и зачем, и к чему могут привести эти неловкие поглаживания.
А в самой глубине расширенных зрачков я вижу кроваво-красные отблески и невыносимую, нечеловеческую потребность. Это пугает и притягивает одновременно, волнует, потому что Халлтор ждет первого шага — и я отчетливо это понимаю.
Точно в центре широкой груди красуется вытянутый шрам от клинка. Кожа затянулась безупречно, оставив на месте моего удара только тонкую белую полоску. Вокруг шрама виднеются и другие отметины. Волк явно не щадит себя в бою, используя собственное бессмертие на полную катушку.
