Полицейское донесение об инциденте в московском ресторане «Яр» О. Платонов объявляет сфальсифицированным по заданию жандармского генерала Джунковского, который доложил о нем царю не потому, что был обязан по должности, а потому, что был масоном и имел цель — погубить Россию и ее праведника. Однако, согласно автору, принадлежность Джунковского к масонству (истинная или мнимая — для нас неважно) раскрылась уже после революции, так что царь о его зловредных кознях знать не мог и относился к нему с доверием. Тем не менее, результатом доклада Джунковского о непотребстве Распутина стала… отставка Джунковского. Снова сработала чудодейственная сила старца!
Великий князь Николаша был более твердым орешком, но когда победные реляции с фронта сменились известиями о беспорядочном отступлении, Распутин и Александра Федоровна поняли, что пробил час рассчитаться и с ним.
Государыня стала внушать августейшему супругу, что во фронтовых неудачах виноват Верховный. И все потому, что он — враг «нашего Друга» и друг «наших врагов». Это «подтвердилось» тем, что когда пала Варшава и германские войска подступили к городу Слониму, а вблизи, в Жировицком монастыре, томился на положении узника епископ Гермоген, то великий князь отправил его в Москву, да еще подчеркнул свое почтение к его сану, выделив для переезда два отдельных вагона. «Папе» этот эпизод был поднесен как заигрывание с оппозиционными кругами, осуждавшими опалу популярного епископа. А дальше пошли разговоры о нелояльности великого князя, о подготовке им дворцового переворота. Кем-то, в провокационных целях, были отпечатаны тысячи экземпляров портрета главнокомандующего с подписью «Николай III».
Имея под рукой многомиллионное войско, Верховный мог сковырнуть императора одним движением пальца! Требовалось срочно лишить его такой возможности. Но кого поставить на его место? Любой генерал на посту главнокомандующего будет столь же опасен! Словом, «папа» позволил «маме» и ее (их!) духовному руководителю убедить себя, что у него нет иного выхода, как взвалить на свои плечи еще и эту ношу!
Когда решение государя — еще не объявленное стране, но уже бесповоротное — было сообщено на заседании Совета министров, оно вызвало бурю эмоций. Министры не ждали столь радикальной перемены. Они добивались удаления только начальника штаба Янушкевича, надеясь, что на месте заносчивого и бездарного генерала появится такой, с которым можно работать, а великий князь Николаша в роли главнокомандующего их устраивал.
Военный министр Поливанов назвал решение государя «непоправимым бедствием». С ним согласились другие министры, имевшие собственный голос. Благодаря тому, что царю пришлось вслед за Сухомлиновым отстранить еще нескольких наиболее одиозных министров — Щегловитова, Маклакова, Саблера (обер-прокурора Синода), — в правительстве появились независимые голоса (увы, ненадолго!). Новые министры понимали, хотя об этом не говорилось прямо, что роковое решение государя вызвано влиянием «темных сил».
Премьер Горемыкин предупреждал, «что любая попытка переубедить государя будет безуспешной: „Сейчас же, когда на фронте почти катастрофа, его величество считает священной обязанностью русского царя быть среди войск и с ними либо победить, либо погибнуть. При таких чисто мистических настроениях вы никакими доводами не уговорите государя отказаться от задуманного им шага. Повторяю, в данном решении не играют никакой роли ни интриги, ни чьи-нибудь [Распутина!] влияния“»
[255].
Но для министров не было секретом, что сам Горемыкин — креатура Распутина, и ни на что, кроме угодничания перед теми, кто выше и сильнее его, он не способен.
Некоторые министры на ближайших верноподданнических докладах пытались воздействовать на самого царя, но наталкивались на упрямое молчание. Тогда они, по словам Каткова, «сделали нечто неслыханное: подписали коллективное письмо, в котором еще раз умоляли государя не совершать этот ужасный шаг, угрожающий царю и династии»
[256].
«Отчаянные попытки министров» Катков считает непонятными, но они более, чем понятны. Великий князь Николай Николаевич, как кадровый военный высокого ранга, разбирался в своем деле лучше, чем государь, так что принятие императором верховного командования не сулило фронту ничего хорошего. Ответственность же за новые поражения ложилась непосредственно на государя, то есть каждая военная неудача становилась прямым ударом по престижу его власти, и без того крайне шаткой. А, главное, занимаясь фронтом, государь должен будет меньше внимания уделять тылу, а это вело к еще большему вмешательству царицы и ее «старца».
Сформировавшийся в Думе «Прогрессивный блок» согласился поддержать правительство, но поставил условие: оно должно состоять из лиц, «пользующихся доверием общества». Речь шла не о подотчетности правительства Думе, а только о том, чтобы к власти были призваны люди, известные стране и чем-то себя зарекомендовавшие.
Министры, готовые сотрудничать с Думой, стали намекать на необходимость смены премьера. «Правительство, опирающееся на доверие населения, — ведь это нормальный государственный порядок», — говорил Поливанов. Горемыкин предлагал вместо перемен в Совете министров распустить Думу.
Государь дал согласие на образование «министерства доверия», но его решение тотчас было перерешено. Как писал В.И. Гурко, Распутину Россия «обязана и тем, что осенью 1915 года государь изменил принятое им решение и, вместо призыва к власти лиц, пользовавшихся доверием общественности, уволил от должностей всех министров, для общественности приемлемых»
[257].
О каком «министерстве доверия» можно было говорить, если во главе пирамиды власти стоял уже не вечно колеблющийся государь, и не его железная леди, и даже не наш Друг Григорий Распутин, а его… гребешок!
Да, когда Совет министров в полном составе явился по вызову государя в Ставку, чтобы изложить перед ним свои разногласия, государыня срочно настрочила ему письмо-инструкцию. Он должен перед встречей с министрами причесаться гребешком, подаренным «нашим Другом», отчего сойдет на него Божеская мудрость, твердость и благодать. Это он и сделал, чтобы потом доложить супруге: гребешок действительно выручил — встреча прошла благополучно; он всех примирил и дал указание, чтобы дальше работали дружно и не «бунтовали». Это не помешало отправить затем в отставку министров, которые «пользовались доверием».
Зачем министры и генералы, когда старец «имел ночное видение» о том, что нужно «начать наступление возле Риги, говорит, что это необходимо, а то германцы там твердо засядут на всю зиму, что будет стоить много крови».
Олег Платонов, цитирующий это письмо царицы, находит, что «многие военные советы Распутина… были, как правило, очень удачны». Ну, а по части гражданского управления его советы были просто бесценны! Как в условиях войны, разрухи, бесконтрольного печатания бумажных денег (побоку золотое обеспечение рубля, введенное Витте и поддерживавшееся изо всех сил его антагонистом Коковцовым!), как в этих условиях сдержать инфляцию? Оказывается, нет ничего проще! «Наш друг думает, — наставляет царица царя, — что один из министров должен был бы призвать к себе нескольких главных купцов и объяснить им, что преступно в такое тяжелое время повышать цены, и устыдить их»
[258].
