…Было далеко за полночь, когда комендант Юровский поднялся на второй этаж ДОНа. Там все давно спали. Он разбудил доктора Боткина и сказал, что беляки ведут обстрел города; для безопасности царской семьи и остальных обитателей ДОНа им следует спуститься в нижний полуподвальный этаж.
Боткин разбудил остальных, они оделись, умылись, спустились… Алексей, из-за поврежденной ноги, не мог сам идти по лестнице, отец нес его на руках.
Из двенадцати обитателей ДОН в наличии было одиннадцать. Паренька Лёню Седнёва Юровский еще днем отослал — якобы для встречи с дядей И.Д. Седнёвым, который давно был расстрелян. Не иначе, как дрогнуло пролетарское сердце Юровского, и он решил пощадить мальчика…
Комната в нижнем этаже оказалась пустой: всю мебель из нее заранее вынесли. Как долго в ней предстояло пробыть, спустившиеся не знали. Александра Федоровна сказала, что стоять не может, ей нужен стул. Тотчас принесли два стула: на второй усадили больного царевича.
Юровский вынул бумагу и зачитал приговор. Александра Федоровна стала истово креститься. Николай, видимо, думавший о своем, не сразу понял смысл сказанного и пытался что-то переспросить, но тут началась стрельба. Члены расстрельной команды торопливо вбегали в комнату, а палить начинали еще из открытых дверей. Пули отскакивали от каменной стены и рикошетили в самих убийц. Одна пуля просвистела у самого уха Юровского, другая ранила в руку одного из стрелявших. На улице тарахтел грузовик, заведенный для того, чтобы заглушить выстрелы, но сильнее их заглушали душераздирающие крики великих княжон. Девушки визжали, но не падали…
Об этой поразительной подробности я впервые прочитал пол века назад в воспоминаниях академика Л. А. Зильбера, которые готовил к публикации в Пятом томе альманаха «Прометей». Редактором-составителем тома был мой друг и коллега Марат Брухнов, но поскольку учеными в серии ЖЗЛ «заведовал» я, то редактировать эту рукопись довелось мне.
Крупнейший микробиолог и вирусолог, старший брат писателя В.А. Каверина, Л.А. Зильбер в гражданскую войну служил военврачом в Красной Армии, чему и был посвящен данный отрывок из его мемуаров. Среди красноармейцев, пациентов Л.А. Зильбера, ходил слух о «мистике», сопровождавшей убийство царской семьи: пули от царских дочерей отскакивали, запаниковавшие расстрельщики усилили пальбу и с большим трудом их добили. В рукописи Зильбера об этом было два коротких абзаца. В печать они не прошли: удалила цензура.
Согласно свидетельству из первых рук, то есть самого коменданта Юровского, он был очень сердит на свою команду:
«Тут вместо порядка, началась беспорядочная стрельба. Комната, хотя и очень маленькая, все однако могли бы войти в комнату и провести расстрел в порядке. Но многие, очевидно, стреляли через порог»
[304].
С трудом остановив стрельбу, Юровский обнаружил, что «многие еще живы. Например, доктор Боткин лежал, опершись локтем правой руки, как бы в позе отдыхающего, револьверным выстрелом с ним покончил, Алексей, Татьяна, Анастасия, и Ольга тоже были живы. Жива еще была и Демидова. Тов. Ермаков хотел окончить дело штыком. Но однако, это не удавалось».
«Мистика» выяснилась при осмотре трупов: «на дочерях были бриллиантовые панцири вроде лификов».
Панцирями Юровский называл вшитые в одежду драгоценные камни. «Помимо того, что это представляло ценность, это было боевой защитой: ни пулей, ни штыком не возьмешь»
[305].
В другом варианте своих воспоминаний о той страшной ночи Юровский писал (стиль и орфография сохранены):
«На дочерях же были лифы, так хорошо сделаны из сплошных бриллиантовых и др. ценных камней, представлявших собой не только вместилища для ценностей, но и вместе с тем и защитные панцыри.
Вот почему ни пули, ни штык не давали результатов при стрельбе и ударах штыка. В этих их предсмертных муках, кстати сказать, кроме их самих, никто не повинен. Ценностей этих оказалось всего около (полу-пуда. Жадность была так велика, что на Александре] Федоровне, между прочим, был просто огромный кусок круглой золотой проволоки, загнутой в виде браслета, весом около фунта… Те части ценностей, которые были при раскопках обнаружены, относились несомненно к зашитым отдельно вещам и при сжигании остались в золе костров»
[306].
В 1927 году, при сдаче своего «исторического» оружия в Музей революции, Юровский и Никулин объяснили необычайно большой расход патронов: «патроны одной имеющейся заряженной обоймы кольта, а также заряженного маузера ушли на достреливание дочерей Николая, которые были забронированы в лифчики из сплошной массы крупных бриллиантов и странную живучесть наследника, на которую мой помощник израсходовал целую обойму патронов (причину странной живучести наследника нужно, вероятно, отнести к слабому владению оружием или неизбежной нервности, вызванной долгой возней с бронированными дочерьми)»
[307].
Официальный приговор был опубликован через неделю:
«Постановление Президиума Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов: Ввиду того, что чехо-словацкие банды угрожают столице красного Урала, Екатеринбургу; ввиду того, что коронованный палач может избежать суда народа (только что обнаружен заговор белогвардейцев, имевший целью похищение всей семьи Романовых), Президиум областного комитета во исполнение воли народа, постановил: расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного перед народом в бесчисленных кровавых преступлениях.
Постановление Президиума областного совета приведено в исполнение в ночь с 16 на 17 июля. Семья Романовых переведена из Екатеринбурга в другое, более верное место.
Президиум областного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов Урала».
Сообщение выдает подлую трусость пролетарской власти: классовая непримиримость к врагам революции у нее сочеталась с дрожью в коленках. Преступники неуклюже заметали следы: царь — да! — расстрелян «по воле народа», а семья «переведена в более верное место»…
Куда же все они на самом деле были «переведены»?
Захоронение
Если с убийством царской семьи команда Юровского кое-как справилась, то с ликвидацией следов кровавой оргии обстояло гораздо хуже.
